Игра с тенью

Мы поехали назад — вдоль реки, через Челси, мимо коттеджа миссис Бут (Боже милостивый! И я могла думать, что деликатность помешала Уолтеру расспросить о Тернере!) — и прибыли домой. Когда я расплачивалась с кэбменом, он кивнул на мое траурное платье и произнес:

— Я не мог не заметить, мисс. Очень вам сочувствую. Всего пару месяцев назад я потерял собственную дочку.

Движимая внезапным импульсом, я спросила:

— Вы работаете завтра?

Он покачал головой:

— Должен сесть за стол, мисс, со своей миссис и малышами. Я им обещал.

— Конечно, — сказала я. — А потом?

— Ну, — произнес он неуверенно, — я мог бы выехать ненадолго.

— Вы не заедете за мной? Когда сможете?

— Очень хорошо, мисс.

Он пошел прочь, но потом обернулся:

— Счастливого Рождества!

Я ухитрилась проскользнуть в дом, не замеченная Дэвидсонами. Но, вероятно, меня все же услышали, ибо минутой позже раздался стук в дверь:

— Вам что-нибудь требуется, мисс?

— Нет, спасибо, миссис Дэвидсон.

Молчание. А потом:

— Есть новости о мистере Хартрайте, мисс?

Ее голос, переполненный тревогой, которую она не осмеливалась выразить словами, звучал напряженно.

— Пока нет, — ответила я. — Но я рассчитываю узнать что-нибудь завтра.

Боже, помоги мне.

Понедельник

У меня есть фотография Уолтера, сделанная год назад. Глядя на его открытое лицо, можно подумать: тогда он был совсем другим человеком. И все же его черты до сих пор не изменились.

Я завернула снимок в шаль, поскольку собиралась взять его с собой. Потом, ожидая экипаж, перелистала вчерашнюю «Тайме». В реке обнаружены два тела. Я быстро просмотрела описания: беременная женщина и старик в моряцкой одежде. Конечно, я испытала облегчение. И одновременно — что-то вроде невольного разочарования. Ведь смерть — это все-таки определенность. Она избавляет от дальнейших мучений.

Около четырех в дверь наконец-то постучали. Я вышла. Уже стемнело, и над улицей повис густой туман. Возница, разглядевший меня в свете ламп, издал смешок.

— Приветствую, мисс, — произнес он шутовским, но торжественным тоном и притронулся к шапке. — Лучшие пожелания.

Я не смогла засмеяться. Не смогла даже улыбнуться.

— Обед был хорош? — спросила я у него.

Он кивнул и погладил живот:

— Спасибо, весьма удовлетворительный. — Отвесив поклон, он указал на кэб. — И куда теперь, мисс?

В его дыхании я различила запах пива.

— Мейден-лейн.

Ломбард был закрыт, однако усталая женщина как раз собиралась войти в боковую дверь.

— Вам не встречался этот человек?

Женщина сощурилась. И через мгновение кивнула:

— Вчера. Рано утром. Думаю, это тот же парень. Я его помню, он был, ну, странноватый…

— Почему, что он такого сделал?

— Я не про его манеры. Он был джентльмен, о чем тут говорить. Но вот что странно — он сказал: «Мне нужна одежда, самая дешевая». И взял поношенную куртку из вельветина, да старую рубашку, да кашемировые штаны.

— Может, у него не было денег?

— Не думаю, что так. Вам бы посмотреть, в чем он пришел. Очень дорогое. А стоить должно, — она покачала головой, — даже не знаю сколько.

— Он оставил одежду здесь? — спросила я.

Женщина кивнула.

— Я заплачу шиллинг, если вы мне ее покажете.

Она отперла дверь.

Никаких сомнений. Шляпа Уолтера. Костюм Уолтера. Его рубашка без одной пуговицы, которую он оторвал в припадке неистовства.

Я отдала женщине деньги и вернулась к кэбмену.

— Нью-Грэвел-лейн, Уэппинг, — сказала я.

То было скорбное путешествие, постепенно уводившее нас от блеска и суеты Стрэнда в мир такого убожества и отчаяния, что по сравнению с ним даже Мейден-лейн могла показаться процветающей и полной надежд.

Каждый новый шаг нашего пути убеждал меня в том, что я двигаюсь в направлении, избранном Уолтером.

Ибо все это было актом отчаяния.

И пока мы ехали по Флит-стрит и Кэннон-стрит, через Истчип, мимо Тауэра, пока погруясались в кишащую крысами клетку, в моей голове звучал голос Уолтера:

«Думаю, именно там я встретил свою судьбу.

Остается только вернуться туда, найти ее вновь и предать себя ее воле».

Минут через сорок мы внезапно остановились. Выглянув в окошко, я не увидела ничего, кроме тумана и блеска отдаленных огней.

— Іде мы? — спросила я.

— На Рэтклифской дороге. Нью-Грэвел — вот там. — Кэбмен прочистил горло. — Что вам там нужно, мисс?

— Я ищу своего брата.

Он тихонько присвистнул.

— Должно быть, с парнем совсем скверно.

— Да, — произнесла я, выбираясь наружу — Найдите местечко, где могла бы отдохнуть лошадь, и передохните сами. — Я вручила ему соверен на тот случай, если попаду в какую-нибудь неприятную историю и не смогу заплатить. — И ждите меня здесь же через час.

— Вы не должны идти туда одна, мисс! — запротестовал он.

Но деньги взял. И когда он снова меня окликнул, то не для того, чтобы попросить одуматься или предложить помощь; он просто поблагодарил:

— Спасибо, мисс!

Как я все это себе представляла?

Мрачные, пустынные, еле освещенные улицы. А сегодня, конечно же, каждый, кто имеет дом и семью, уже возвратился к домашним. За исключением жалких подонков, среди которых я надеялась отыскать Уолтера.

Однако это место оказалось совсем иным. Обитатели Нью-Грэвеллейн и вправду имели жалкий вид, но вместо того, чтобы прятаться в тени и одиноко страдать, они собрались большой толпой, дабы возвестить о своей участи публично. Я услышала производимый ими шум еще до того, как смогла их увидеть: крики и вопли, обрывки песен; визг терзаемой кошки; бычий рев, раздавшийся внезапно из тумана и перешедший в прерывистый хохот. Пивные и трактиры были открыты, и нескончаемый разухабистый поток пьяных мужчин и женщин изливался из дверей, пополняя хохочущую толпу, с таким шумом и безудержностью, будто настал субботний шабаш. Если бы не запертые магазины и не особый, лихорадочный, отчаянный настрой веселившихся, ничто не напоминало бы о Рождестве.

Вероятно, так отмечают Рождество в аду.

Я боялась вызвать подозрения; но, когда я попала в толпу, никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Скоро я поняла, что самое трудное — привлечь чье-то внимание хотя бы настолько, чтобы успеть задать вопрос: окружающие увлеченно пели, вопили и целеустремленно двигались по пути саморазрушения. Смутная вереница лиц — испитых и надутых, бледных и раскрасневшихся от выпивки, изъеденных паршой и обезображенных шрамами — надвигалась на меня из тумана и вновь исчезала. И если бы я даже кого-то остановила, людской поток унес бы нас в разные стороны еще до того, как я успела объясниться.

Вскоре я различила лес мачт, проступивший из тумана, и поняла, что приближаюсь к реке. Здесь толпа немного поредела, и я заметила кучку простоволосых женщин, которые болтали о чем-то, сгрудившись у самой Темзы, будто вороны в ожидании падали. Одна из них обернулась и лениво наблюдала за моим приближением. Я подняла руку, надеясь заговорить с ней.

— Я разыскиваю мужчину, — сказала я.

— Да разве все мы не тем же заняты, милочка? — ответила она.

Остальные женщины рассмеялись, и я почувствовала, как краснею под своей вуалью.

— Вот его портрет, — сказала я, развернув фотоснимок.

Женщина взяла фотографию, повернула, чтобы на нее упал свет уличной лампы, и протяжно, с присвистом, вздохнула.

— Я б тоже его искала, будь у меня такой, — произнесла женщина. Она сокрушенно улыбнулась и стала в этот миг лет на двадцать старше, потому что у нее не было зубов.

— Давай-ка посмотрим на него, Лиззи, — сказала одна из ее товарок.