Последний койот

– Босх, я не...

Ирвинг не закончил фразы, и в трубке повисло молчание, которое первым нарушил Босх.

– Вы собираетесь скрывать это дело от общественности, не так ли? Сунуть его в бак для мусора, куда убийца когда-то сунул мою мать? Получается, что ее смерть по-прежнему никому не важна и ничего не значит. Так, что ли?

– Ты не понимаешь, о чем говоришь...

Босх сел на постели. Он был зол как черт. Но едва дал волю эмоциям, как почувствовал дурноту. Он прикрыл глаза и переждал приступ.

– Почему бы в таком случае вам, шеф, не раскрыть мне глаза на происходящее? Похоже, это ваши люди не понимают, о чем говорят. По городу ходят слухи, что между смертью Конклина и Миттеля нет, возможно, никакой связи. А Джонатан Воуг? О нем вообще нигде не упоминается. А между тем этот, с позволения сказать, механик в синем комбинезоне выбросил из окна Конклина и собирался закопать меня! Кроме того, он один из тех, кто прикончил Паундса. Но несмотря на это, ваши люди хранят по его поводу мертвое молчание. Или это какая-нибудь тонкая игра, о которой я не имею представления? Коли так, шеф, просветите меня на сей счет. О'кей?

– Выслушай меня, Босх. И очень внимательно. На кого, по-твоему, работал Миттель?

– Этого я не знаю, но мне все равно.

– Миттель представлял интересы группы очень могущественных людей. Возможно, самых могущественных в этом штате и даже во всей стране. А кроме того, интересы...

– Да плевать я на это хотел!

– ...интересы большинства членов городского совета.

– И что с того? На что вы намекаете? На то, что в это дело вовлечены городской совет, губернатор и ряд сенаторов? И вы, стало быть, прикрываете их задницы?

– Босх! Может, ты наконец успокоишься и вернешься к реальности? Послушай только, что ты несешь! Конечно же, я не имел в виду ничего подобного. Просто пытаюсь тебе объяснить, что если ты собираешься замарать имя Миттеля, то тем самым скомпрометируешь множество могущественных людей, которые или пользовались его услугами, или ассоциировались с ним в глазах общественности. Все это может бумерангом больно ударить по управлению. По мне, по тебе – по всем нам. Причем во многих отношениях...

«Вот оно что», – подумал Босх. Прагматик Ирвинг – возможно, вкупе с начальником полиции и другими крупными шишками из своего ведомства – решил оградить себя и управление от последствий скандала, который последует, если правда по этому делу всплывет на поверхность. Признаться, от этого граничившего с цинизмом прагматизма очень дурно пахло – как от бочки с гнилой капустой. Босха охватили горечь и разочарование. Накрыли его, словно волной, и бороться с ними почти уже не было сил.

– Значит, спуская это дело на тормозах, вы – тоже во многих отношениях – помогаете этим людям? Я не сомневаюсь, что вы и начальник управления все утро провели у телефона, объясняя все это упомянутым могущественным господам. За что они будут до гроба обязаны и вам лично, и управлению в целом. Что и говорить, шеф, очень выгодная сделка. Прямо-таки великолепная. При таком раскладе не имеет уже существенного значения, что правде в ней места не нашлось, не так ли?

– Босх, перезвони этой репортерше и скажи, что от удара по голове у тебя в мозгу все помутилось и ты...

– Нет! Я не стану никому перезванивать. Кроме того, уже слишком поздно. Я все ей рассказал.

– Нет, не все. Эта история, без купюр, компрометирует и тебя самого, не так ли?

Все так. Выходит, Ирвинг обо всем знал. Или с самого начала, или, будучи умным человеком, догадался, что Босх, расследуя это дело, воспользовался именем Паундса, а следовательно, ответствен за его смерть. И это знание в настоящий момент являлось его главным оружием против Босха.

– Если я не смогу удержать это дело в определенных границах, – добавил Ирвинг, – мне, возможно, придется привлечь тебя к ответственности.

– Меня это мало заботит, – тихо сказал Босх. – Вы можете делать со мной все, что угодно, но это дело выйдет-таки на свет, шеф. Та правда, которая в нем заключена.

– Но правда ли это? Вернее, вся ли это правда? Я лично сомневаюсь. Да и ты в глубине души тоже. Всей правды мы не узнаем никогда.

Ирвинг замолчал. Босх ждал, что последует продолжение и шеф скажет что-нибудь еще, однако этого не произошло. Молчание затянулось, и Босх повесил трубку. Потом отключил телефон, устроился поудобнее на постели, закрыл глаза и заснул.

Босх проснулся в шесть утра со смутными воспоминаниями о том, что медсестры неоднократно его будили: вечером – чтобы накормить невкусным ужином, а ночью – чтобы сделать укол и измерить температуру. Голова была тяжелая, как чугунный котел, но не болела. Осторожно потрогав рану, он обнаружил, что она потеряла болезненную чувствительность. Поднявшись с постели, он сделал несколько кругов по комнате и решил, что вестибулярный аппарат в общем и целом пришел в норму. По крайней мере ни дурноты, ни головокружения он не испытывал. Хотя висевшее в ванной комнате зеркало отразило прежнюю запойную красноту его глаз и фиолетово-багровую расцветку подглазий, реакция зрачков на свет, по мнению Босха, у него выровнялась. А значит, пора убираться из госпиталя. Не откладывая дела в долгий ящик, он быстро оделся и вышел из палаты, зажав под мышкой портфель и перекинув через плечо грязное, измазанное кровью пальто.

Подойдя к находившемуся рядом с сестринским постом лифту, он нажал на кнопку вызова. Расположившаяся на посту медсестра с любопытством на него поглядывала. Похоже, она его не узнала, после того как он сменил казенную пижаму на цивильную одежду.

– Извините, сэр! Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Спасибо, я отлично себя чувствую...

– Вы пациент?

– Был пациентом, а сейчас ухожу домой. Моя фамилия Босх. Лежал в палате четыреста девятнадцать.

– Секундочку, сэр! Что вы делаете?

– Говорю же – ухожу. Отправляюсь домой.

– Что?!

– Ничего. Просто пришлите мне счет.

Подошел лифт, и двери раскрылись.

– Вы не можете так просто уйти! – крикнула сестра. – Сначала необходимо показаться врачу!

Босх поднял руку и помахал ей на прощание.

– Подождите!!!

Двери закрылись.

Босх купил в холле госпиталя газету, вышел на улицу, поймал такси и велел водителю ехать в парк Ла-Брю. По дороге он успел прочитать статью, написанную Кейшей Рассел. Она была напечатана на первой странице и являлась сокращенным изложением рассказанной им вчера по телефону истории. Хотя в тексте время от времени повторялось, что расследование продолжается, статья получилась информативной и интересной, и все акценты были расставлены правильно.

В тексте неоднократно упоминался и сам Босх – как источник информации и главное действующее лицо событий. Ирвинг также был назван источником информации. Босх пришел к выводу, что заместитель начальника управления по зрелом размышлении решил-таки внести свою лепту в работу Кейши, тем более что Босх уже предоставил ей львиную долю необходимых сведений. Но это опять же было следствием его прагматического подхода к делу. Он пытался удержать ситуацию под контролем и придерживался консервативных позиций. За редким абзацем, написанным с подачи Босха, следовало сделанное по его настоянию осторожное разъяснение, что расследование продолжается и окончательные выводы делать пока еще рано.

Больше всего Босху понравилась та часть статьи, где приводились заявления, сделанные по этому делу рядом городских чиновников, в том числе представителями муниципального совета, которые в один голос выражали чрезвычайную озабоченность в связи с трагической кончиной Миттеля и Конклина, а также с их возможным участием в давнем заговоре по сокрытию убийств. В статье также говорилось, что находившийся на жалованье у Миттеля некий господин по имени Джонатан Воуг подозревается в убийстве и в настоящее время разыскивается полицией.

О смерти Паундса упоминалось очень сдержанно. А о том, что Босха какое-то время подозревали в его убийстве и он использовал имя лейтенанта, что в конечном счете привело к смерти Паундса, не было сказано ни слова. В этом разделе статьи просто цитировалось заявление Ирвинга о том, что, хотя связи между смертью Паундса и нынешним делом все еще исследуются, существует большая вероятность того, что Паундс вышел на тот же самый след, по которому уже шел Босх.