Мученицы монастыря Святой Магдалины

— Уже на половине дороги, вот только куда — в ад или к спасению? Как ты там, Джек?

Я чувствовал себя не лучшим образом.

— Пошел ты, Билл.

— Хочешь, чтобы я покрутил, или так сойдет?

Снова дуло прижалось к моей голове. Гигант хихикнул. Нев нажал на спусковой крючок.

Щелчок.

Все мое тело сотрясала дрожь. Я еще не делался, но был близок к этому. Зубы стучали.

Билл заметил:

— Надо же, как тебе везет.

Я не мог выговорить ни слова, и он добавил:

— Я думаю, теперь ты сосредоточишься. Чтоб были результаты, и как можно быстрее, Джек.

Я услышал удаляющиеся шаги. Нев что-то тихо говорил ему. Гигант наклонил мой стул, и я свалился лицом вниз на каменный пол. Он был залит водой, пивом и бог ведает чем. Верзила развязал мне руки, грубо сдернул с глаз повязку и сплюнул. Затем тоже поднялся по ступеням. Я заставил себя встать, но тут снова испытал позыв к рвоте. Я прислонился к бочке, пытаясь утихомирить взбесившееся сердце. Наконец я двинулся к лестнице и медленно поднялся по ступеням. В пабе было полно народу, почти ни одного свободного места. Билла, гиганта и Нева и след простыл. Перед моими глазами плясали черные точки. Я подошел к стойке и крикнул:

— Двойное виски.

Ни ответа, ни привета. Я протиснулся мимо докера, который сурово взглянул на меня. Не знаю, что уж он увидел в моем лице, но подвинулся. Бармен по-прежнему не обращал на меня внимания. Я заорал:

— Дай мне это клятое виски.

Бармен ухмыльнулся и заявил:

— Ты свое уже выпил. Больше чтоб здесь не появлялся.

Посетители хором заржали. Я вышел из паба, от души остались одни лохмотья. И вы не поверите, погода разгулялась, солнце стояло высоко и шпарило на всю катушку. Проходивший мимо мужчина заметил:

— Разве не чудесно жить?

Я не знал ответа. По крайней мере, такого ответа, для которого бы не требовались наручники.

Чистая ярость бывает двух видов. Бывает горячая, жгучая, захватывающая ярость, требующая стремительного действия. Немедленного уничтожения. Вторая возникает в более холодном месте. Зреет на льду, прячется, питается тихой ненавистью и ждет подходящего случая. Эта — самая смертельная.

Всю мою разудалую жизнь я страдал от ярости второго типа, причем с самыми тяжелыми последствиями. Я смотрел, как отражается в воде солнце, и погружался в эту ярость. Мое терпение никогда еще не было столь опасным. В таких случаях, чтобы помешивать варево в котелке, не выплескивая безумия, мой рассудок прибегает к мантре. Возникает ментальный барьер, и страсти остаются за ним. В мантре нет ни ритма, ни смысла. Мое подсознание выбрасывает наверх некий посторонний заслон, чтобы сохранить мою подвижность. Когда меня уволили из полицейских, я один раз сходил к психиатру и попытался все это ему объяснить.

Он сказал:

— Вы на грани патологического психоза.

Я глядел на психиатра минут пять, не меньше, затем сказал:

— Именно на это я и рассчитывал.

Он предложил назначить мне курс транквилизаторов, и я одарил его своей полицейской улыбкой, которая означала: «Следи за спиной».

Стоило мне свернуть от доков и направиться к Мерчант-роуд, как мантра проявила себя. Вот что сказал Ганнибал Лектор Кларисе Старлинг в подвале для безумных преступников:

Я повторял эти слова снова и снова и оказался у гостиницы раньше, чем ожидал. Подошел бездомный, и я механически протянул ему деньги. Он остался недоволен и спросил:

— А больше у тебя нет?

Я повернулся к нему, дотронулся до плеча и проговорил:

— У меня есть немного вкуса, немного, но есть.

Бездомный рванул так, будто перед ним распахнулись ворота ада.

В своем номере я, не раздеваясь, улегся на постель и закрыл глаза. Я не уснул, ничего похожего, я впал в бессознательное состояние, напоминавшее транс. Почти что кома. Я пролежал так до самого вечера. Когда я пришел в себя, страх ушел. Я ощутил гранитный комок там, где должно было бы быть сердце, и сказал:

— Шоу должно продолжаться.

* * *

Я пытался читать, сидя на постели, но не мог сосредоточиться и отложил книгу.

Я пошел в паб «У Нестора». Часовой был на месте. Он взглянул на меня и сказал:

— Поберегись.

Еще Часовой сделал невиданную вещь. Он отодвинулся, пересел, чтобы быть подальше от меня. Можно было только догадываться, какие враждебные флюиды от меня исходили.

— Как дела, Джек? — Это был Джефф.

Выражение его лица говорило: «Лучше бы мне не знать».

Я медленно улыбнулся:

— Лучше не бывает. Можно мне кое о чем попросить?

— Конечно… Кофе?

— Нет… не кофе… Мне бы большую рюмку «Джеймсона».

Джефф оглянулся, как будто кто-то мог прийти на помощь. Никто не пришел. Он спросил:

— Ты уверен, что это хорошая мысль?

— Джефф, я что-то пропустил? Готов поклясться, я попросил виски, твоим мнением я не интересовался.

Он вытер ладонью рот и произнес:

— Джек, я не могу.

Я уставился ему в глаза, немного выждал и сказал:

— Ты отказываешься меня обслужить?

— Будет тебе, Джек. Я твой друг. Не надо тебе это делать.

— Откуда, черт возьми, тебе знать, что мне надо, а что нет? Если я правильно помню, когда ты сорвался, я тебе мораль не читал.

Я повернулся, чтобы уйти, но Джефф меня окликнул:

— Джек, подожди. У Кэти есть для тебя новости.

Я крикнул через плечо:

— А у меня есть новости для Кэти. Пошло оно все куда подальше.

На улице я глубоко вздохнул, пытаясь успокоить свой адреналин, и пробормотал:

— Дивно. Ты только что обидел своих лучших друзей. Очень разумно.

В магазинчике, торговавшем без лицензии, толпились малолетние пьяницы. Сидр, водка и «Рэд Булл» пользовались особым успехом. Парню за прилавком было уже под сорок. Какую бы горькую таблетку он ни проглотил, он все еще ощущал ее вкус. Продавец буркнул, даже не взглянув на меня:

— Чего?

— Для начала немного вежливости.

Он вскинул голову и снова спросил:

— Чего?

— Бутылку «Джеймсона».

Мне хотелось добавить: «И поскорее».

Но я сдержался.

Заворачивая бутылку, продавец спросил:

— Вам не кажется, что я должен спрашивать удостоверение личности?

Я знал, что он имеет в виду очередь из подростков, но, прежде чем я успел ответить, он заметил:

— Если я откажусь, мне разобьют окна.

Я отдал ему деньги и сказал:

— Полицейские могут тебя прикрыть.

— Будто им не наплевать.

Я шел по дальнему концу Эйр-сквер. Под фонарем стояла женщина в накинутой на плечи шали.

— Мелочи не найдется, мистер? — обратилась она ко мне.

Женщина была из тех средиземноморских цыган, которые крутились вокруг заведений фастфуд. Рот у нее был полон золотых зубов. Свет фонаря придавал зловещий вид ее силуэту. Я подумал: «Какого черта?»

И полез в карман. Но не нашел ни одной монеты — оставил сдачу на прилавке.

— Извините, денег нет.

— Дай мне что-нибудь.

— Я же сказал, у меня ничего нет.

Она заметила бумажный пакет и показала на него пальцем.

— Размечталась, — ухмыльнулся я.

И прошел мимо. Цыганка зашипела. Я оглянулся. Она стояла прямо на моей тени. Откинув голову, набрала в рот слюны и плюнула на темную фигуру на асфальте.

— Ты всегда будешь есть свой хлеб в одиночку, — выпалила цыганка.