Стены молчания

Это прозвучало как Бонд, Джеймс Бонд. Черт, мне была необходима доза реальности, прежде чем я окажусь в мире сумерек.

Джесс подвел меня к лифту и нажал на кнопку вызова.

Лифт приехал практически сразу же, и Джесс открыл для меня дверь, а затем повернул ключ, который торчал из небольшой дырочки у пола, и нажал на кнопку.

— Экспресс до шестидесятого этажа. Без остановок. — Его улыбающееся лицо исчезло.

Двери лифта открылись, и я очутился в коридоре, отделанном какими-то причудливыми дорогими стенными панелями. Передо мной стояла улыбающаяся женщина. Определенно, в «Шустер Маннхайм» не хотели, чтобы их гости страдали от комплекса неполноценности из-за отсутствия улыбок на лице персонала. Коридор мог легко превратиться в подиум, а это было то самое место, на котором встречавшая меня женщина чувствовала себя как дома.

Секретарша Макинтайра. Она была копией Полы, только чуть меньше морщин, но их с Полой можно было легко принять за сестер. Очевидно, ее пока еще не приглашали в дом на холме.

— Привет. — Это слово прозвучало так приятно. — Мистер Макинтайр немного задержится, — доложила она. — Он сказал, что вы поймете, и просил передать вам, чтобы вы не беспокоились. — Ее лицо покрылось морщинками от улыбки. — Что бы это ни означало, мистер Макинтайр также просил передать вам, чтобы вы не усматривали в этом какого-то скрытого смысла, — она засмеялась. — Мне кажется, это слияние сделало нас всех немного чокнутыми.

Я кивнул. Она была права.

— Все хорошо, — сказал я.

Секретарша пошла по коридору. Он был пуст, словно в честь моего прихода всех попросили удалиться. Шустеры явно не хотели, чтобы я пугал их скот.

— Мы подготовили для вас хорошую комнату, с милым видом. Кофе или чай? — Девушка озорно улыбнулась. — Может быть, немного печенья?

Было сложно поверить в то, что я разговаривал о печенье, когда так много стояло на кону. Мне предлагали напитки, чтобы освежиться, прежде чем стать основным блюдом в доме льва.

— Печенье подойдет, — сказал я, — и принесите таблетку аспирина или чего-нибудь посильнее, если у вас есть.

Секретарша нахмурилась:

— Ибупрофен или парацетамол, или что? Надо быть осторожным. У вас может быть аллергия на некоторые компоненты лекарства, — она снова засмеялась. Ее смех был звонче, чем у Полы, и скоро вывел бы меня из себя. — Боже, мы же юридическая фирма, — пролепетала она. — Нам надо подумать об этом.

— Ибупрофен подойдет, — еле слышно произнес я. — Я подпишу бумагу, что беру ответственность на себя.

Она открыла дверь в пустой конференц-зал.

— Чувствуйте себя как дома, а я пока принесу ваш заказ. Потом я скажу, когда мистер Макинтайр будет готов встретиться с вами.

Было сложно чувствовать себя как дома в приемной богов, отделанной деревом, с видом на Пятую авеню. Как раз напротив был Сакс, а немного дальше — собор Святого Патрика. Еще больше богов…

Я мог осмотреть достопримечательности попозже.

Отвернувшись от окна, я посмотрел на часы. Казалось, что слияние тоже могло подождать. Было уже больше четырех часов, но я не торопился. Все же это была фирма Макинтайра, его расписание. У меня было свое расписание, и в нем большими буквами было написано «СЕМЬ ЧАСОВ».

Итак, Эрни прекрасно знал код. Он не был основателем клуба «Близнецы», но очевидно, был в его центре. А что с моим отцом? Неужели он оплатил членство в нем, и ему вручили инструкцию клуба?

Я выбросил эту мысль из головы и сосредоточился на бумагах.

Было время еще раз пробежаться по письму Эрни. Теперь, когда у меня были указатели, его каракули не казались такими уж таинственными. Теперь можно было сказать, что это было письмо человека, торопившегося закончить какое-то дело перед своей смертью.

Найдя в рассказе соответствующие параграфы и внимательно сгруппировав слова по пятьдесят штук, я надеялся понять смысл.

Но смысл не появлялся. Была какая-то нелепица. Во что играл Эрни?

Я перешел к куску из середины параграфа. Все было искажено.

Мне чего-то недоставало.

Эрни уже помог мне найти ключ к тому, чтобы расшифровать другие письма, но над его собственным нависал покров тайны.

В дверь постучали. Вошла девушка с подносом, заставленным более плотно, чем площадь вокруг центра Рокфеллера: сэндвичи, пирожные, печенье, большие розовые креветки, канапе, обсыпанные маком, полоски говядины холодного копчения, пиво, кока-кола, минеральная вода, чай, кофе. И упаковка ибупрофена.

Я пристально смотрел на хрустящую белую салфетку, которая стояла на фарфоровой тарелке. В одном углу был изображен огромный синий логотип со сложным узором. Две руки, соединенные в рукопожатии. Меня вдруг затошнило. На одной руке была изображена напыщенная буква Ш, на другой — В. На пальцах находился значок «&». Я догадался о коде. Это был «Шустер и Вестминстер». Итак, вот что придумали пиарщики за их баснословную зарплату.

Я посмотрел на еду. Могли меня обмануть? Отравить выскочку Бордера. Или, может быть, позволить ему самому наесться до полусмерти.

Я снял салфетку с тарелки. На ней тоже был изображен логотип — аккуратная монограмма. Все были убеждены, что слияние состоится. Они уже оплатили свадебные подарки. Я взял нож и вилку. Опять прекрасное маленькое рукопожатие на приборах.

Еда прекрасно отвлекала от забот.

Она отдаляла проблему от меня. «Отойди назад, и тогда поймешь, в чем дело», — так обычно говорил отец.

Эрни тоже.

Нет. Не совсем так.

Эрни говорил, что настоящий мыслитель тот, кто иногда отходит в сторону. «Отойди на пару шагов в сторону, — говорил он, — и увидишь проблему с угла, который все остальные пропустили».

Два шага в сторону.

Направо или налево? Вперед или назад?

Интуиция подсказывала мне идти вперед.

Для контринтуиции Эрни это означало назад.

Два шага в сторону — налево и назад.

Я начал считать слова в рассказе «Близнецы», и подставлял их под номера в письме Эрни. Но вместо того чтобы брать первую букву соответствующего слова, я брал предпоследнюю букву предыдущего слова.

Хрупкие обломки значения начали вырисовываться из мертвой бумаги.

«Август — жесточайший месяц».

Это была искаженная цитата из поэмы Элиота. Отголосок Эрни. Отрывок из «Бесплодной земли». Он любил эту поэму. В оригинале, по-моему, говорилось об апреле, хотя я мог ошибаться.

А в августе Эрни как раз въехал в отель «Плаза», а потом был повешен на одном из кранов этой в своей ванной комнате.

Цитата была из первой части «Бесплодной земли», которая называлась «Похороны мертвеца».

Это была эпитафия Эрни. Ему всегда нравилось последнее слово.

У меня не было времени на размышления, надо было переводить.

Эрни говорил, что был виновен во многом. Но тяжелейшее преступление все еще висит на мне. Хотя тело больше не продержится. Он не мог контролировать себя. Демоны правили им. Он должен был остановить их до того, как его собственное тело могло погубить его. Карлштайн хочет, чтобы я совершил преступление. Но больше всего он хочет, чтобы у меня не было шансов выбраться.

Эрни говорил о путешествии или даже о двух путешествиях. Одно, другое… Было сложно понять. В некоторых местах код не работал. Может быть, Эрни был не в лучшем состоянии, когда шифровал послание.

Мое путешествие начнется за клепанной дверью, где надежду рождает боль. Клепанная дверь в борделе у Бабы Мамы, та, над которой хихикал Радж, та, о которой он сказал, что это не для нас. Должно быть, Эрни знал, что я окажусь в этом месте.

Надежда и боль реальны. Но, может, боль — это слишком большая цена. Боль — освобождение. Надежда даруется за определенную цену. Надежда — обещание благородства. Как Хиджра.

Хиджра?

Еще одно путешествие через океан в один конец.

А кто же были эти моряки, плывшие в одну сторону? Скорее всего, безумцы. Словечко Эрни.

Эльфы. Ему нравилось это слово. Как правило, он использовал его, когда говорил о людях, которые были ему симпатичны, типа, ранимых жуликах. Маленькие люди, которым была нужна защита.