Бешеные псы

— Я тоже, — ответил я, ощупывая глазами Кэри. — Сейчас она говорит «такая».

Зейн кивнул.

— Столько людей в этом реальном мире говорят о себе так, словно они герои какого-то фильма.

— Каждому нужна в жизни какая-то опора, — сказал я.

— А какая опора у нас? — спросил Зейн.

Внезапно снизу донесся вибрирующий, усиленный электроникой женский голос: «Вот уж никогда не ждала не гадала, что два таких симпатичных жеребчика поселятся рядом! Заходите».

Наше трио вздрогнуло.

— Ничего, я его заставлю выключить, — сказал Зейн.

— Прикрытие есть прикрытие, — вздохнула Кэри. — При такой громкости эти уроды снизу не смогут нас услышать.

«Я как раз собиралась в душ. Не хотите присоединиться?»

Поднеся поближе к губам сотовый телефон, я набрал номер, запрограммированный для «Беты». Рассел ответил, и я сказал:

— Мы на позиции. Давай.

— Да-да, конечно.

Через пять минут посыльный в коричневой форме проследовал по Джорджия-авеню. На правом плече он нес картонную трубу длиной пять футов. Коричневая картонная труба была как бы случайно перевязана белой лентой; мысля логически и рационально, для каких-то иных целей, чем просто служить отличительной чертой.

— Большая картонная труба — идеальное оружие шпионажа, — прокомментировал я, когда мы увидели Рассела, направляющегося к «Почте для вас!», — взвалите ее себе на плечо, и у вас появится причина быть где угодно, идти куда угодно. Дьявол, согни колени, когда идешь, чтобы показать, что труба тяжелая, и охранник тебе тогда сам откроет.

— Не надейтесь, что Триш оторвет свою задницу от стула, — ухмыльнулся Зейн, настроив бинокль и наведя его на почтовое отделение. — Думаешь, она не вспомнит, что я только что купил эту трубу и наклейку у них?

— Исключено, — ответил я.

М-м-м. Теперь моя очередь.

— Вошел и вышел, — произнес Зейн, пересказывая нам все, что видит в бинокль. — Давай, Рассел! Что ты делаешь? Триш замечательно припрятала трубу, наклеила ярлык и прислонила к правой стене, откуда мы сможем ее видеть, опустила розовую бумажку в почтовый ящик… Что ты… Нет! Не разговаривай с менеджером.

Уф-ф.

Через четыре минуты Рассел вышел из «Почты для вас!». Остановился перед витриной лицом к Джорджия-авеню и нашему наблюдательному посту на другой стороне, делая вид, что проверяет часы. Наконец скрылся.

Через пару минут после этого он позвонил мне на сотовый, сидя в белом «кэдди» с Хейли и Эриком. Я нажал на кнопку.

«О бэби, сделай это для меня».

— Вик, — сказал Рассел, — что я слышу?

— Не обращай внимания! Что ты там делал? Тебе же сказали: вошел и вышел!

«О бэби!»

— А, ты про это… Да ладно, зато одним разом убил двух зайцев. Я сказал менеджеру, что оставил свой пикап возле какого-то мотеля на Джорджия-авеню, но забыл записать, возле какого именно. Он назвал мне все мотели в двух милях по дороге в округ Колумбия. И похоже, он меня больше никогда не увидит. А если и увидит… Кто помнит рассыльных?

«Это так здорово».

— О'кей, — ответил я. — Проверь их, прикинь, где можно лучше всего спрятать «кэдди». Закажи две… нет, три комнаты и зарегистрируй нас как членов семьи Гарри Мартина. Попроси Эрика разработать расписание смен так, чтобы… ну…

— Так, чтобы блондинка никогда постоянно не оставалась только с одним из нас, — закончил Рассел.

«О да! Уф-уф! Я никогда еще такого не делал!»

Звонок Рассела.

— Эй, Вик, чем бы ты там ни занимался, я не могу ждать своей очереди.

46

Мы сидели на складных металлических стульях возле окна на втором этаже порномагазина и в бинокль наблюдали за всеми, кто входил в помещение «Почты для вас!».

— Сколько времени? — спросил Зейн, окидывая взглядом нашу засаду.

— Четыре сорок две, — ответил я, мельком взглянув на часы.

Кэри посмотрела вниз, на поток проезжавших мимо машин.

— Час пик. Счастливые люди, домой едут.

— И мы поедем, — пообещал я ей.

— А что, если никто не заберет твою трубу?

— Черт! — сказал Зейн. — А что, если кто-нибудь заберет ее? Такси тут не ездит. Машина, на которой мы могли бы вести преследование, в каком-то мотеле в двадцати минутах отсюда. Ну хорошо, мы его заметим, но самое большее, на что мы способны, — это вести визуальное наблюдение за парнем или записать номер его машины. Даже если он сядет в автобус или решит прокатиться на метро, мы не сможем пойти за ним или схватить его.

— Что есть, то есть, — согласился я.

Кэри сняла свой черный блейзер, накинула его на спинку складного стула. На ней был кашемировый пуловер Хейли. Сидевший в обтяжку красный свитер только подчеркивал торчащие груди Кэри, не носившей лифчика, и при виде их я даже как-то не подумал о пяти глазах сестры Смерть или искусственных секс-бомбах на экране телевизора прямо у нас под ногами. За поясом у нее был заткнут незаряженный «вальтер» сестры Смерть — бутафорское оружие для подставной роли федерального агента.

Она пятерней расчесала короткие светлые волосы, потянулась — могла бы использовать это движение как подготовку к атаке, но не стала. Из сортира повеяло зловонным запахом мочи. Кэри посмотрела на меня, я ответил ей утешительной улыбкой.

Зейн приложил бинокль к глазам, наблюдая за почтой.

— Посетитель, — сообщил он через четыре минуты. — Подошел к своему ящику. Пусто. Ушел.

— Я так никогда не знаю — радоваться мне или горевать, когда у меня в почтовом ящике пусто, — сказала Кэри.

— Это мог быть разведчик, — предположил я.

— В претенденты я еще, пожалуй, гожусь, — ехидно перефразировал Зейн фразу Марлона Брандо из фильма, где он играл боксера.

От Кэри не скрылось, что мы с Зейном обменялись улыбками.

— А что чувствуешь, когда ты псих? — спросила она.

— То же, что и ты, — ответил Зейн. — У всех это по-разному. Но в каком-то смысле одно и то же.

— Быть психом — это лихо, — пошутил я.

— В том-то весь и вопрос: кто псих, а кто нет, — настаивала Кэри.

— Нет, — возразил я. — Ставить вопрос «или — или» — значит игнорировать реальность. В жизни все перемешано, все неоднозначно. Безумие и гений могут уживаться в одном человеке, как и еще бог весть что. Картина, роман или фильм, настоящий, великий фильм, могут одновременно быть смешными и страшными, сексуальными и тревожными, все в них сплавлено воедино, если это идет от сердца, если суть их правдива.

— А в чем суть того, что вы затеяли? — решила поддразнить нас Кэри.

— Суть не в том, чтобы выжить, — начал Зейн. — Смывшись из засекреченной психушки ЦРУ, мы мгновенно оказались в мире, где стреляют без предупреждения. Мы все знали это с самого начала.

— Но должны были сделать это, иначе перестали бы быть собой, — поддержал его я. — Мы все отдали свои жизни, став шпионами, посвятили все тому, чтобы узнать, что же творится на самом деле, и что-то предпринять соответственно этому. И шпионили не просто для того, чтобы узнать и зафиксировать полученную информацию. Мы делали это и для того, чтобы не отступаться от своей сути, быть собой. Каждый шпион живет в мире, сотканном из лжи. Ты можешь выжить, живя во лжи, но если изолгалось само твое сердце, ты — ничто.

— Но все равно вы психи.

— Быть психом — значит жить как бы в некоем сне, — пояснил я. — Но быть может, все окружающее — это сон, и только псих видит вещи такими, какие они есть. Важно, на что ты способен.

— Плюс то, что делает тебя счастливым, — добавил Зейн.

— Счастливым? — переспросила Кэри. — Выходит, счастье — это торчать по углам? Счастье, когда тебя запирают в обитой войлоком палате?

— Она знает про Кондора, — сказал я Зейну.

— И по-твоему, это счастье? — продолжала Кэри, не подтверждая, но и не опровергая мои слова.

— Счастье для одного — ад для другого, — сказал я. — Ты бы удивилась, узнав, к чему только не привыкают люди. Но там, где были мы, я называл это попыткой.

— Все начинается с попытки, — пожал плечами Зейн. — С тех пор, как мы смылись, с тех пор, как я прошел через эту адскую жарищу в метро…