Взгляд Медузы

— Ингенборг мишку ловить! — крикнул Освальд, и старушка разразилась смехом.

— Ой, вот бы кто посмотрел! — проклохтала она, утирая слезы, и вроде даже и Освальд немножко посмеялся.

Она поставила на стол молоко, Освальд тут же выпил целый стакан. Она налила ему еще и намазала хлеб маслом, и он с аппетитом на это набросился.

— Освальд и я — мы ведь старые приятели, — нараспев проговорила Ингеборг, — правда же, Освальд?

— Освальд автобус ехать, — пробурчал Освальд с набитым ртом.

Когда он наелся, Ингеборг взяла его за руку и повела в комнату:

— Ты сейчас приляг маленько, Освальд, ты же ведь всю ночку прокуролесил у нас.

— Я Освальда-то знаю с тех самых пор, как он совсем мальчонкой был, лет семи-восьми, — пояснила Ингеборг чуть позже, когда они уселись в гостиной попить кофейку. — Ой боженьки, ну и натерпелась я от этих мальчишек!

Сигни с удовольствием отхлебнула кофе.

— Осе Берит рассказывала, что, когда он был маленьким, отец запирал его в подвале. Разве так может быть?

Ингеборг покачала головой, глядя прямо перед собой. Тура заснула в своем кресле, голова у нее свесилась как-то набок, изо рта стекала слюна. Ингеборг встала и утерла ей лицо, подложила думочку под костистый подбородок.

— Да уж так и было, правда ее, — сказала она. — Я в те времена в инспекции по делам детей работала. Очень это тяжелое дело оказалось.

— Но отец у него, должно быть, совсем ненормальный был. Неужели никто о нем не донес?

Ингеборг мрачно посмотрела на Сигни:

— Вот это-то меня больше всего и мучает, что мы пораньше не сумели вмешаться. Нам не раз поступали сигналы, что Нурбакк перегибает палку, но только когда уже позвонил кто-то из ихних родственников и сказал, что вот теперь уж нам нужно пулей туда лететь… — Она закусила нижнюю губу, тонкую и бледную. — Уж с того времени больше двадцати лет прошло, но я тебе, Сигни, скажу, что я никогда не забуду того, что увидела тогда. Никогда.

— А что случилось-то?

Ингеборг прикрыла глаза. Сигни показалось, что веки старушки были не толще папиросной бумаги. Такое было впечатление, будто она смотрит на нее прямо сквозь них.

— Ну мы, значит, подъезжаем к этому домишку-то, далеко-о-о в лесу, — сказала она наконец, открыв глаза, блестевшие от слез. — А там-то, боже ж ты мой! Бутылки кругом валяются, грязная одежда и посуда, одно окно разбитое было, так что в дому холодина просто. Мы сначала все никак не могли найти мальчонок, пока в подвал не спустилися. Они там оба заперты были. И вот сидит, значит, Арве и Освальда обнимает, чтобы тот не замерз.

— Арве? — не поняла Сигни.

Ингеборг достала носовой платок и высморкалась.

— Старший брат Освальда. Они тама уж несколько дней просидели. Папаша ихний дал им бутылку воды да несколько горбушек хлеба им кинул, а самого его и след простыл.

— Но уж тогда-то вы вмешались?

— Это конечно. Арве-то, он вырос в приемной семье в Лиллестрёме. А Освальда вот в заведение определили, и сейчас ему лучше живется, чем в прежней-то жизни. Но что мы так долго тянули и не вмешивались… Папашу-то ихнего судили за жестокое обращение с дитями. Отсидел, должно, несколько месяцев. Ну а потом возвернулся сюда и жил как зверь какой в этом своем домишке, пока не спился и не умер.

Внезапно сморщенное лицо Ингеборг просветлело.

— Но вот я тебе скажу, Сигни, что Арве-то Нурбакк — вот это складный парнишка вышел. Даже не верится, что у него такая жизнь заладилась. Пока мы ему приемную семью не нашли, он у нас дома оставался, а потом все эти годы меня не забывал.

Она оттянула край ворота и показала нитку жемчуга, по виду настоящего.

— Всегда веселый, и все ему хорошо всегда, такой он, Арве. Он от одного только в ярость приходил — ежели кто дурное о его отце скажет. Вот тогда уж он и кричал, и бранился. Кабы полиция его за решетку не упекла, он бы никогда не спился бы, жил бы еще — вот как Арве думал. Он полицию ненавидел хужее всего на свете. Это если матери их не считать, которая их бросила. Я за него оченно переживала. Но он как-то успокоился с возрастом и никогда больше о них не заговаривал — ни о матери, ни об отце.

— Ужас! — воскликнула Сигни. — Что ж это ребенку надо пережить, чтоб таким стать?

Ингеборг вздохнула и посмотрела на часы:

— Да-да, Сигни, надо, наверное, нам пойти разбудить Освальда. Не то опять ночью куролесить будет.

Сигни подскочила со стула:

— Сиди-сиди, я сама.

Она открыла дверь в комнату Освальда. Из широко распахнутого окна ее так и обдало ветром. Постель была пуста.

64

Нина успела спросить, куда они едут, только когда уже завела мотор, а Викен уселся на сиденье рядом с ней и пояснил:

— Арве изучил распечатку разговоров по мобильному телефону Гленне. Вчера вечером, в двадцать один ноль-ноль, ему звонили со стационарного телефона на улице Тосен-вейен. Из дома, владелицей которого значится Рита Йентофт.

— Йентофт? Где-то мне это имя только что попадалось… С нее снимали показания. Сигге, если не ошибаюсь.

— Так и есть. Ей пятьдесят два года, родилась в местечке Гравдал, на острове Вествогэй, уже двадцать пять лет живет в Осло. Овдовела восемь лет назад. Всю жизнь работала в регистратуре разных медучреждений. В настоящее время трудоустроена в небезызвестном медицинском центре на улице Бугстад-вейен. Под судом не состояла. Налоговую и кредитную истории тебе доложить?

— Понятно, — сказала Нина, — его секретарша.

Она остановилась у самого въезда на парковку, там уже стояла патрульная машина. Викен выскочил еще до того, как она успела заглушить мотор. Возле крыльца топтались два констебля в форме.

— Мы звонили, но никто не ответил, — сообщил один из них. — Дверь не заперта, но нам было приказано дождаться вас.

— Позади дома? — рявкнул Викен.

— Там стоит наш человек.

— Хорошо. Тогда входим.

Он открыл дверь.

— Полиция! — крикнул он в прихожую.

Для того чтобы убедиться, что дом пуст от подвала до чердака, им понадобилось десять минут.

В приемной клиники на Бугстад-вейен было не протолкнуться. Перед окошком регистратуры женщина катала взад-вперед детскую коляску. В ней лежал младенец и надрывался от плача. Казалось, так же отчаянно зазвонил вдруг телефон за стойкой; трубку никто не снимал — там никого не было. Викен открыл стеклянную дверь рядом с регистратурой и пропустил Нину в коридор. Еще за одной дверью, направо, размещалась кладовка, полки были заставлены коробками с иглами для инъекций и прочей медтехникой. Кабинет Акселя Гленне был пуст и не освещен. На следующей двери висела табличка «Ингер Беата Гарберг». Викен постучал и вошел, не дожидаясь разрешения. К нему обернулась женщина в белом халате, с длинными, с проседью волосами, собранными в хвост. На смотровой кушетке позади нее, подтянув под себя ноги, лежал мужчина. От талии и ниже одежды на нем не было.

— Вы что себе позволяете?! — крикнула врач, тыча в Викена пальцем руки, затянутой в резиновую перчатку. — Сию минуту покиньте кабинет!

Инспектор пробурчал извинение.

— Полиция, — пояснил он. — Можно вас попросить на минутку, прямо сейчас?

Врач — это и была, как предположила Нина, доктор Гарберг — вышла к ним в коридор и закрыла за собой дверь. Она была на полголовы выше Викена, и, похоже, он несколько стушевался.

— Где Рита Йентофт? — спросила Нина.

Доктор Гарберг завела глаза к небу:

— Ну где она, в регистратуре, наверное, или в туалет вышла, я-то откуда знаю!

— Вы не видели Акселя Гленне со вчерашнего вечера? — встрял Викен.

— Нет, — прошипела врач, — я его не видела, и пора уже оставить его в покое. Вы уже и так достаточно попортили ему крови. Как ему дальше работать после всего, что вы наговорили журналистам? Я в жизни не сталкивалась с большей подлостью!

Она вся кипела от негодования, и Викен отступил на пару шагов, чуть не налетев на низенькую пухленькую женщину, вышедшую из двери за его спиной.