Игра с тенью

Я подвинула к себе записную книжку и закрыла ее.

Он коротко вздохнул, но ничего не сказал и не взглянул на меня. Рука, державшая сигару, слегка подрагивала, просыпая столбик пепла на груду писем. Он засунул сигару в рот, а затем неторопливо нагнулся, чтобы взять мои записи.

Я опередила его и положила на обложку свою руку.

И тут он впервые посмотрел мне прямо в лицо. Я твердо выдержала его взгляд. Вероятно, я должна была испугаться, но в тот самый момент, когда я увидела его поросячий нос, вялый рот и выражение глаз — вполне осмысленное, но неуверенное и озадаченное, — я поняла: моя воля сильнее. Спустя мгновение мистер Кингсетт отвернулся и медленно покинул комнату — стремясь сохранить достоинство, с выражением усталого безразличия, казалось, говорившего: «Мне все равно, ваша записная книжка не стоит того, чтобы пытаться ее заполучить».

Но я знала, что моя победа — временная. Я так и не сумела понять, какие мотивы им двигали, но можно было не сомневаться: спровоцировав подобную стычку, он едва ли отступит. Он дважды подумает, решила я, прежде чем снова перейдет в открытое наступление, и постарается сорвать на мне злобу именно в тот момент, когда я буду не в состоянии защититься. Поэтому, скорее всего, он выждет, пока я уйду, а после спрячет или уничтожит бумаги либо откажет мне от дома. Я быстро прикинула, нельзя ли уговорить миссис Кингсетт, чтобы она, как и Хейст, разрешила мне взять письма с собой. Впрочем, ее муж, конечно же, запретит их забирать, поскольку он определенно поставил своей целью держать и меня, и письма в этой комнате, хотя наше обоюдное присутствие, вне сомнений, выводит его из себя. А если миссис Кингсетт под моим воздействием и решится поступить по-своему, я только окончательно испорчу их взаимоотношения и увеличу ее горести.

На какое-то время я позабыла и о Тернере, и об Уолтере т могла думать только о моем поединке с мистером Кингсеттом и о том, каким невыносимым окажется поражение (острота моих переживаний по этому поводу была поразительной). И почти мгновенно я поняла, что нужно делать: я должна оставаться здесь столько, сколько потребуется, и не уходить, не завершив дела.

Я вытащила часы: половина четвертого. Оглядев ящики, я попробовала прикинуть, сколько времени может занять просмотр их содержимого. Если знакомиться с бумагами совсем бегло, решила я, то на каждый ящик уйдет часа по два. Допустим, еще пару часов — в зависимости от того, много ли обнаружится, — займет переписывание нужных отрывков. То есть придется работать до девяти. Кажется, Кингсетты обедают около семи и наверняка ожидают, что к этому времени я уйду. Но если мистер Кингсетт пренебрегает условностями, то и я их отброшу. И я твердо пообещала себе не двигаться с места, пока миссис Кингсетт лично не попросит меня удалиться или меня просто-напросто не вышвырнут.

Раздумывать было некогда, следовало действовать безотлагательно. Я просмотрела оставшиеся письма Каро, болезненно сожалея о тех сокровищах, которыми вынуждена пренебречь в своем одностороннем поиске, и, не найдя больше упоминаний о Тернере, связала письма в пачку, отложила ее в сторону и взялась за следующую. На сей раз, однако, я не только не разобрала имени автора, но — из-за корявости и неразборчивости почерка — с трудом могла прочитать одно слово из трех. Я попыталась прояснить смысл написанного, используя уже разобранные буквы как образцы для расшифровки прочих, но вскоре поняла, что не могу позволить себе такой роскоши, быстро собрала листки и связала их.

Пока я этим занималась, одно наблюдение поразило меня: большая часть дат на письмах совпадала с датами на посланиях Каро. И тут же я сообразила почему: конечно же, письма были написаны, когда их авторы — либо сама леди Мисден — находились в отъезде. Подобно фотографическому негативу или окаменевшему отпечатку, оставленному исчезнувшим древним существом, содержимое ящиков хранило память об отсутствии.

Сделав такое открытие, я едва не заплакала от разочарования. Ведь если это — вся сохранившаяся память о жизни леди Мисден, то сколько можно было бы узнать, додумайся я прийти сюда месяца два назад и побеседовать с ней самой? И даже сейчас, благодаря мистеру Кингсетту, я не в состоянии изучить письма должным образом, а вынуждена мчаться сломя голову по строчкам и выписывать только самое существенное.

Мгновение я была близка к отчаянию. Но потом овладела собой и продолжила работу.

Немногие последующие часы почти слились в моей памяти: бесконечное чередование чернильных строк, листов бумаги и пыли, ноющие пальцы, саднящие глаза и одинаково мучительные минуты.

Кроме, замечу, единственного исключения. Я завершила просмотр первого ящика и только-только вынула очередную (как оказалось, последнюю) пачку из второго, когда услышала, что миссис и мистер Кингсетт разговаривают в холле. Я не разбирала слов, но в голосах звучало сдержанное напряжение; внезапно вырвавшись наружу, оно могло смениться гневными криками. Скорее всего, именно я стала предметом их обсуждения, и в любой момент следовало ожидать, что один из них либо они оба появятся в библиотеке и вынудят меня прекратить изучение. Но я заставила себя читать дальше.

Это далось мне, однако, легче, чем предполагалось, ибо новая пачка немедленно пробудила мое любопытство. Она была перетянута траурной черной ленточкой — отличие, которого удостоилось только несколько записок мужа леди Мисден, — а под узелок некто (вероятно, сама леди Мисден) засунул карточку с именем «О'Доннелл». Сверху лежал порванный и запачканный список коротенькой пьесы, озаглавленной «Мужчина со вкусом», и среди заинтриговавших меня dramatispersonae я с любопытством обнаружила «Мистера Пере-Тернера». Ниже лежало примерно пятнадцать длинных посланий, написанных одним и тем же энергичным четким почерком. Первое из писем, попавшее мне в руки, пробудило волнение, заставившее забыть о тяготах ситуации, в которую я попала, ибо оно было датировано тысяча семьсот девяносто девятым годом, то есть оказалось старейшим из найденных мною документов. Начиналось оно так: «Нежная дражайшая Кит», — а подпись гласила: «Твой безумно влюбленный Ричард».

Я заколебалась — но, сознаюсь, лишь на мгновение; ведь если бы леди Мисден желала скрыть эти письма, то не стала бы хранить их; и, взглянув на них сейчас, я не причиню вреда ни ей, ни ее возлюбленному. Но не успела я прочесть и одного предложения, как дверь отворилась и вошла миссис Кингсетт. Когда на нее упал свет лампы, я заметила, что ее глаза покраснели и мокры от слез, и она прижимает к носу платок.

— Мы собираемся обедать, — произнесла она. Ее голос звучал хрипло, и она даже не попыталась улыбнуться. — Вы к нам присоединитесь?

— Боюсь, — ответила я, — что уже достаточно обременила вас и вашего мужа.

Миссис Кингсетт не стала меня разубеждать.

— Но уже поздно. Вы, вероятно, устали.

— Немного. Но я скоро закончу.

Ее голос предательски дрогнул. Она определенно находилась на грани срыва. Надеясь отвлечь ее, я рассмеялась и беззаботно произнесла:

— А затем, обещаю, вы навсегда от меня избавитесь.

Миссис Кингсетт уставилась на меня так, словно исчерпала все свои силы и не представляет, что делать дальше. Но вскоре ошеломленное выражение ее лица сменилось испуганным, и, понуждаемая некоей незримой силой, она бросила взгляд в сторону двери. Это движение вдруг объяснило мне ужасающее поведение ее мужа.

Он ее наказывал. Наказывал за то, что в ее жизненном укладе не находилось для него места и она успешно от него защищалась. Ее полнейшее безразличие сделало его (как он полагал) нулем в пределах собственного дома, лишив даже возможности причинить ей боль. И вот наконец-то судьба ему улыбнулась, нанеся удар, который не мог нанести он сам, и повергла его жену в болезненное, уязвимое состояние, оставив без самого грозного союзника. У него появился шанс отомстить, и он им с наслаждением воспользовался. Поэтому он и настаивал на моем присутствии в библиотеке, поэтому так вел себя. Унижая меня, он унижал ее; демонстрируя мою беспомощность, подчеркивал ее несостоятельность.