Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

— Что мне делать теперь? — спросил я.

— Что хотите, — снова пожал он плечами и демонстративно повернулся ко мне спиной.

Я тоже повернулся и вышел из квартиры, чувствуя, что слишком тесное общение с Хваном может вызвать аллергию теперь уже у меня.

Не буду врать: ноги-руки у меня все еще дрожали, пока я спускался по лестнице. Хотя моя профессия и требует порой изрядной меры лицедейства, все-таки я не профессионал подмостков. И, честно сказать, не надеялся, что все пройдет вот таким воздушным образом.

Газета, которую я только что порвал и спустил в унитаз под личным руководством самого старшего следователя по особо важным делам, существовала в единственном экземпляре. Сегодня утром я сам засунул ее в почтовый ящик Фураеву. А ту, что принесли с почты, забрал. Вообще-то в настоящей газете, предназначенной, так сказать, для массового употребления, моя статья тоже была, но без конкретных имен и без подзаголовка про Государственную Думу.

Можно было предположить, что завтра, когда это наконец дойдет до Хвана, разразится чудовищный скандал. А может, не разразится. Ведь я тоже принял меры, и в природе больше не существует ни пленки, ни медной доски, ни оригинала-макета полосы с уничтоженной статьей. Даже в компьютере стерты все ее следы. Фураев мертв, а, по совершенно справедливому замечанию самого Хвана, мертвые показаний не дают. Так что важняк остался единственным, кто, кроме меня, держал в руках этот призрак, эту фату-моргану. Будем надеяться, что, подумав маленько, он все-таки не решится выставлять себя на посмешище.

Вечер был прозрачен и свеж. Я вдруг почувствовал, как безмерно устал за последние несколько суток, и, стараясь вдыхать воздух полной грудью, побрел к своей «копеечке». Открыл дверцу, плюхнулся в кресло и обнаружил на заднем сиденье человеческое тело.

Первая мысль была: «Провокация! Мне подкинули труп!» Но тут тело тяжело зашевелилось и, хоть не без труда, приняло почти вертикальное положение. Существо было одето в какие-то грязные и рваные лохмотья, а вместо лица у него имелся один здоровенный синяк, который в свете вечерних фонарей переливался всеми оттенками фиолетового. Когда начальный испуг прошел, я вгляделся и с тихим ужасом признал Стрихнина.

— Ты как тут очутился? — спросил я в изумлении.

— В редакции сказали, что ты поехал в Дом на набережной, — ответил он, слегка шепелявя разбитыми губами, — вот я и приполз сюда. Дверца задняя у тебя не закрывается, дай, думаю, пока полежу, отдохну. Между прочим, обрати внимание: дворники на месте.

Глядеть на него без сострадания было невозможно, и я спросил:

— Что с тобой случилось? Ты же сейчас должен был быть где-то на Капри?

— Должен... — эхом откликнулся он. — Слыхал про таких братьев Бобриков?

Я отрицательно покачал головой.

— Еще услышишь, — пообещал он. — Решил, понимаешь, перед самым отъездом скатать с ними по маленькой. Ну и нажарил их еще на двести штук баксов. А они... Волчары позорные!... — Стрихнин заскрежетал зубами. — Видишь, что со мной сделали? Ни хрустов, ни прикида, одна битая рожа... Ну ничего, мне бы только оклематься маленько да алтушек подсобрать... Они у меня запоют и запляшут!

— Неужто опять будешь деньги на заказ собирать? — поразился я, и он согласно кивнул.

— А Кулек, между прочим, того... — сообщил я ему. — По моим данным — пал смертью храбрых.

— Хрен с ним, — легко махнул рукой Стрихнин. — Найдем другого, честного. Не знаешь, что ли: мафия бессмертна! Короче, пустишь меня к себе ненадолго? Только без обид: скажешь уйти — уйду.

Что я мог ему ответить? Пожал плечами и согласно кивнул.

— Ты настоящий друг, — прочувствованно поведал он. — Но помни, что у тебя тоже есть такой кент, как Стрихнин. Горький, однако очень полезный.

— Этой ночью я засну в слезах, — сказал я, заводя двигатель.

1996