Игра с тенью

Его голос звучал все тише и тише, и он поник головой, будто торжество смерти повергло его в безмолвное отчаяние.

— А где мне отыскать родственников мистера Хейста? — спросила я быстро, поскольку лицо леди Истлейк окрасилось нетерпеливым раздражением, из чего можно было заключить, что она этого не одобряет и, возможно, постарается меня отговорить.

— Ну… А его несчастный сын?… — пробормотал сэр Чарльз.

— Несчастный! — фыркнула его жена.

Словно желая отмести все возражения, сэр Чарльз внезапно встал:

— Я наведу справки и дам вам знать.

Он поклонился мне, протянул вялую руку жене, которая прикоснулась к кончикам его пальцев; заверил, что ему приятно было со мной познакомиться, и покинул нас, чтобы вернуться к своей работе.

Дома меня посетила новая мысль. Мимолетная, вполне тривиальная, она была навеяна мерцанием газовой горелки в холле, которая отбрасывала причудливые тени на гравюру с картины «Вид на Лондон из парка Гринвич» и заставила меня вспомнить об оригинале этой картины, находившемся в Мальборо-хаусе, а потом — естественно — о беседе с леди Мисден, состоявшейся там же. Она, подумалось мне, несомненно, сможет рассказать больше о ранних годах жизни Тернера. И я тут же написала ее дочери, объяснив ситуацию и спрашивая позволения обратиться к ним.

Вот оно. Уже две тетивы для моего лука. Может, из меня выйдет и не такой уж плохой детектив.

Пятница

Никакой корреспонденции утром.

После завтрака я снова попыталась написать письмо Уолтеру. И вновь потерпела неудачу. Я чувствовала себя рекой, которую внезапно перегородила плотина: она бушует и рвется, но не в силах прорвать преграду. Возможно, мне станет легче, когда я смогу сообщить что-то конкретное.

И все-таки я, по крайней мере, почувствовала себя спокойнее. Небольшое, не очень заметное облегчение — и все же облегчение — знать, что я могу расхаживать по дому, не боясь внезапно на него наткнуться, и, чувствуя ужасное стеснение в груди, заставлять свой пересохший язык произносить нечто беззаботное. Ведь если быть до конца честной, сейчас сознание своего одиночества в доме, где никого больше нет, — большое облегчение. (Странно, как я могла все это написать? Разве Дэвидсоны не остаются рядом со мной? Разве они «никто»? Нет — они хорошие, добрые люди, я верю, что они искренне ко мне привязаны, как и я к ним. Однако невидимый барьер, разделяющий их мир и мой мир, слишком прочен. Каковы бы ни были их тайные мысли, они никогда не скажут и не сделают ничего, что заставит меня раскрыть им свои истинные переживания. Никогда не будет ничего более серьезного, чем распоряжения по поводу обеда).

Значит, одинокая жизнь, если она мне суждена, имеет и положительные стороны.

Вечером получила послание от сэра Чарльза. Надежный, как и его обещания, он выяснил, где живет сын Хейста (видимо, недалеко от места рождения Тернера, в Ковент-Гардене), и написал ему, предупредив о моем возможном появлении. Прежде чем лечь спать, я и сама ему напишу.

Суббота

Слишком многие двери, которые легко распахиваются для мужчин, закрыты для женщин. Так, насколько я помню, объяснила леди Истлейк свое нежелание заняться этим делом самостоятельно; и пусть я сегодня ничего толком не выяснила, по крайней мере, я убедилась в ее правоте. Выполняя стоявшую передо мной задачу, Уолтер потратил бы вполовину меньше времени и куда меньше усилий. Остается надеяться, что результат вознаградит затраченные труды.

Каули-стрит — узкая маленькая улочка к востоку от Сент-Мартина. Благодаря до странности ровной линии домов, она выглядит так, будто ее старались вытянуть в совершенно прямую линию, но затем насильно втиснули в отведенное для нее пространство. Большие окна, как и изящные окошечки над входными дверьми, свидетельствуют о том, что некогда это место было фешенебельным; однако его нынешняя нищета очевидна. Она проглядывает в облупившейся краске, проржавевших оградах и унылых окнах — многие из них, как я успела заметить, для тепла или от взглядов любопытных прохожих даже в середине дня скрывались за ставнями.

В квартире номер восемь звонка не имелось, а дверной молоток был таким истертым, что я с трудом смогла им воспользоваться, и произведенный им стук оказался не громче покашливания. Молодой человек, проходивший мимо (из-за шапки с козырьком и опрятного пальто с латунными пуговицами он показался мне служащим железнодорожной охраны), заметил мои затруднения и остановился:

— Могу ли я помочь вам, мисс?

— Спасибо.

Впрочем, и ему пришлось выдержать некоторую борьбу; но в конце концов он сумел нанести два звонких удара, которые потрясли ветхую дверь. Раскатившееся но дому эхо прозвучало так гулко, что мгновение я думала: сэр Чарльз ошибся и строение необитаемо; но затем мы услышали отдаленные шаги человека, спускающегося по не покрытой ковром лестнице.

Мой спаситель расценил это как сигнал, позволяющий ему удалиться. Я намеревалась предложить ему деньги, однако его учтивые и полные достоинства манеры наводили на мысль, что он помог мне, руководствуясь своим профессиональным долгом. Я вспомнила запрет давать чаевые железнодорожным служащим и побоялась ого обидеть. Вглядевшись в него, я убедилась в правильности своего решения, ибо не заметила ни надежды, ни разочарования, а только профессиональную удовлетворенность исполненным делом. Однако в этот момент дверь позади меня отворилась, и лицо молодого человека приобрело недоверчиво-изумленное выражение.

Обернувшись, я увидела в дверях человека лет пятидесяти. Безусловно, в его внешности таилось нечто необычное и тревожное. Он был не выше среднего роста, однако благодаря плотному, массивному торсу, который мог бы показаться неуклюжим, напоминал сильное и опасное животное. Это впечатление усиливалось черным пальто: изъеденное молью и очень тесное, оно едва выдерживало напор тела и, казалось, готово было лопнуть по швам. Он был почти полностью лысым, за исключением серебристых полосок мелкой щетины над ушами, а вены на его висках и шее сильно набухли, и можно было отчетливо видеть, как они пульсируют. «Кровь» — при взгляде на него именно это слово первым приходило на ум. Кровь переполняла его, словно насосавшуюся пиявку, и нельзя было удержаться и не подумать: уколите его слегка — и из-под раздувшейся кожи брызнет неиссякаемый кровавый поток.

— Мистер Хейст? — спросила я.

Он не ответил, но сердито на меня уставился.

— Я Мэриан Халкомб. Вы получили мое письмо?

Он посмотрел мимо меня.

— Кто это? — Его голос был громким, недовольным и неожиданно высоким.

Я обернулась. Молодой человек все еще стоял на улице, ожидая, конечно же, не денег, а возможности оказать мне дальнейшую помощь. Я и сама сомневалась, что помощь мне не понадобится, однако не могла войти в дом под охраной полицейского, поэтому кивнула и сказала:

— Спасибо вам еще раз.

Молодой человек мгновение колебался; затем, коснувшись пальцами козырька фуражки, произнес:

— Очень хорошо, мисс, — и пошел своей дорогой.

Хейст по-прежнему хранил молчание. Он сверлил меня маленькими оценивающими глазами, нервно теребя носовой платок, плотно обернутый вокруг пальцев левой руки. Затем, не вымолвив ни слова, он резко отступил в сторону и пропустил меня внутрь.

Я последовала за ним в тесную и абсолютно пустую прихожую. Он захлопнул входную дверь и направился вверх по лестнице, а оторвавшаяся подметка одной из его туфель шумно захлопала по деревянным ступеням.

— Это жилье — не для леди, — произнес он, обернувшись ко мне через плечо, когда мы достигли лестничной площадки. — Оно не годится и для джентльмена. Не годится даже для собаки.

Хейст резко указал на комнату, окна которой выходили на улицу. Мгновение я думала, что он приглашает меня войти, но затем поняла: жест всего лишь подтверждал его слова, ибо комната оказалась тоже совсем пустой, а хозяин уже поднимался на следующий этаж.