Путешествие с дикими гусями (СИ)

Увидев, что развлечения больше не предвидится, мальчишки принялись укладываться. Тот матрас, что я по незнанию занял, принадлежал парню лет шестнадцати, красивому яркой южной красотой, которую портил только шрам, пересекающий левую сторону лица от глаза к верхней губе. Мне хотелось умыться и счистить с тюфяка остатки дерьма, но я боялся, что вякни лишний раз, и Франкенштейн снова отходит палкой. Поэтому просто перевернул матрас другой стороной, надеясь, что там он будет почище. Напрасно. По ходу, предыдущий владелец уже проделывал этот номер и не один раз. Свет погасили, но кот следил светящимися блюдцами за моими терзаниями – теперь он устроился на карнизе, наверняка чтобы иметь лучший обзор.

Я так измучился, что мне все стало пофиг, лишь бы поспать. Прислонился спиной к стене, вытянул ноги и наконец задремал.

Разбудили меня снова пинками. Я обнаружил, что во сне повалился на бок и спокойно дрых на пятнистом, воняющим кошачьим дерьмом тюфяке. Впрочем, сам я пах не лучше. Как только меня вслед за остальными мальчишками выпустили из комнаты, я ломанулся в первую дверь, напоминающую ванную. Раковина пожелтела и была покрыта таким количеством оставшихся после бриться волос, что хватило бы на парик, правда, короткий. Зато из крана текла обжигающе горячая вода, а на замызганном полу обнаружился обмылок. Долго плескаться мне, увы, не дали. Парень со шрамом выволок меня наружу и привел в неожиданно просторную кухню.

За покрытым клеенкой столом уже сидели мои соседи по комнате – все смуглые и чернявые, как галки. Или цыгане. Младшему было лет десять. Старший дышал мне в затылок. Остальные четверо могли быть братьями-погодками. Перед ребятами стояли миски с дымящейся желтоватой массой, которую они уплетали за обе щеки, что, впрочем, не мешало им пожирать меня темными любопытными глазами - на десерт. Во главе стола сидел Франкенштейн – лапищи сложены на клеенке, но орудие воспитания у шкафа, в пределах досягаемости. Он буркнул что-то и кивнул на свободную табуретку. Я послушно сел и обнаружил, что бурда в миске – каша неизвестного подвида.

Каши я ненавидел с раннего детства. Особенно овсянку. Тогда меня пыталась ею пичкать мама. Овсянка была якобы полезна для желудка, костей и волос. Сдалась мать после того, как у меня на мерзкую клейкую бурду стал четко срабатывать рвотный рефлекс. Мы перешли на манку, которую я тоже выблевывал – из-за комков. И вот теперь я оказался в личном аду для капризных мальчиков – каша на завтрак, монстр, дубасящий палкой за лишний писк, и кот-оборотень, засирающий твою жизнь. Полный и окончательный пи...дец.

Кстати, о монстрах. Я ощутил на себе тяжелый взгляд Франкенштейна, пальцы-сосиски на столе дрогнули. Пришлось резво схватиться за гнутую ложку и изобразить радостное ковыряние в каше. Нет, жрать мне хотелось, конечно. Даже пузо подводило от голода. Я просто знал, что блевану, как только почувствую на языке клейкую комковатую массу. И тогда меня точно прибьют. А я к этому еще не готов.

Защелкали замки входной двери, затопали шаги в коридоре, и на пороге кухни выросли... две копии Франкенштейна. Только лет на двадцать моложе. И гораздо волосатее. Наверное, сыновья. Хотя... кто их знает. Они все тут походили на одну большую семью – только не очень счастливую. Судя по тому, как пацаны вокруг попрятали глаза при появлении детей Франкенштейна.

Папашка с сыновьями стали перетирать чего-то, пока мальчишки дружно стучали ложками. Вдруг в базаре всплыло мое имя, и я с ужасом обнаружил, что Франкенштейны младшие пялятся на меня. Я так и застыл с поднятой ложкой, с которой капала жидкая бурда.

Один из них, с модно стрижеными, взбитыми воском кудряшками, поманил меня пальцем. Ноги у меня превратились в разваренные макаронины, из-за чего я запутался в табуретке. Никто за столом даже не улыбнулся. Только этот воняющий парфюмом тип, которого папашка называл Лачо, оскалил зубы – такие же бобровые, как у родича, разве что белые.

Наконец мне удалось освободиться, ничего не свернув, и я встал перед Франкенштейном младшим. Тот смерил меня оценивающим взглядом с ног до головы и надавил на плечи, принуждая опуститься на колени. Я понял, что от меня требуется, прежде чем Лачо завозился с ширинкой. Вот только это не значит, что я сделаю то, чего он хочет. Особенно, когда на меня пялятся восемь пар глаз, а пацаны даже забыли позакидывать в пасти желтую овсянку.

Лачо вытащил из штанов немаленький хрен, смуглый и черноволосый, как он сам:

- Зауген!

Я упрямо сжал губы, глаза – в пол. Не знаю, что на меня нашло. Я ведь давно уже понял, куда попал, и чем мне здесь придется заниматься. Все тем же, чем у Яна, с той только разницей, что «модельное агентство» литовца было близко к вершине бизнеса, а теперь меня вышвырнули на самое дно. Но отсос – он отсос и есть. Да и член Лачо выглядел чистым, здоровым и даже пах мылом. Вот только внутри зарождалась та же холодная твердость, что я почувствовал, когда меня допрашивал Ян. Будто сердце стремительно обрастало жесткой скорлупой, как грецкий орех. Это было странное чувство. От него реально перло. Оно давало уверенность, что я выдержу и палку папашки Франкенштейна, и пинки по яйцам, а рта не раскрою.

В общем, не знаю, что меня достало – то, что надо будет унижаться на глазах у пацанов, бросивших меня мордой в кошачье дерьмо, или уверенность наглого цыгана в том, что я его сделаю прямо в кухне и подмаслю всем кашу. Но когда Лачо сгреб меня за волосы и потянул на себя, я уперся ему в бедра руками и оскалился, не хуже кота-оборотня. Парень все верно понял и бойко отпихнул угрозу от своего достоинства. Вот только сзади меня тут же принял брательник. В патлы опять вцепилась рука, и, не успел я вывернуться, кожу на горле ожег холодок.

Блин, у него нож! Вокруг стало очень тихо. Стало слышно, как в кухне дребезжит окно, когда где-то глубоко под домом проносится поезд в подземке. Как у соседей надрывно гудит пылесос, а где-то, этажом ниже, лает собака.

Мои волосы потянули назад, заставляя задрать голову. Я встретился глазами с Лачо. Тот ухмыльнулся и подошел ближе, в губы уперся член. Я сжал зубы. Нож царапнул кожу. Боли не было, я только почувствовал, как под ворот футболки скользнула теплая капля.

«Это хорошо, - подумал я. – Значит, лезвие острое. Нужно только податься немного вперед. Качнуться резко, чтобы они ничего не почуяли. И тогда все. Все закончится. Вот сейчас...»

Я дернулся одновременно с окриком Франкенштейна старшего. Горло вместо желанной стали встретило пустоту. Нож исчез, а вместо него появился телефон. В экран ткнули пальцем и сунули мне в морду. Ладно, все лучше, чем хрен Лачо... Думал я, пока не увидел записанное сообщение.

«Денис, - губы Яна, обросшие щетиной, заполнили окошко видео на мобильнике. – Ты, бл...дь, снова создаешь проблемы себе и другим. Я пытался выбить из тебя дурь. Милош, наверное, тоже. Раз ты смотришь это, испытанный метод не помог. Пора попробовать другой. Кажется, ты забыл, что Ася все еще у меня?»

Экран потемнел, когда камера сменила направление, и снова вспыхнул. Мне показалось, будто меня все-таки пырнули ножом, только в самое сердце. Я увидел Асю – полуголую, съежившуюся на полу, прикрывая руками заплаканное лицо.

«Вот что с ней случится, если ты снова вздумаешь создавать проблемы, - холодно продолжал голос из телефона. – Один звонок Милоша, и страдать за твои затыки будет девчонка. Сильно страдать. Поэтому если Милош или его люди скажут тебе сосать, то ты будешь сосать, малыш, да еще и причмокивать. Скажут встать раком, советую покрутить жопой, чтобы быку понравилось. Будь паинькой, и с Асей ничего не случится. Надеюсь, ты все понял?»

Экран погас, а перед моими глазами все еще стояла всхлипывающая Ася с разметанными по полу волосами. Ноги и руки покрыты синяками. Даже живот...

Мне в губы снова ткнулся член, и на этот раз я открыл рот.

За столом задвигались, заговорили, снова застучали ложки. Обычное утро обычного дня. Чтоб мне сдохнуть...