Путешествие с дикими гусями (СИ)

- С тобой бесполезно сейчас разговаривать.

Странно, как я могу слышать его слова через стекло?

- Поговорим через неделю.

Палец плавно жмет на курок, и витрина передо мной разлетается миллионом осколков. Я чувствую, как каждый из них впивается в мое тело, словно пуля. Хочу проснуться, очень хочу, но ничего не получается. Я только могу кричать от боли, захлебываясь собственной кровью. Кричать и кричать...

- Роли, роли ну.

Я просыпаюсь и вжимаюсь в угол кровати, скуля от ужаса. Огромный черный силуэт склоняется надо мной, кладет руку на плечо... Но это не Ян, а Абулкадир. Облегчение окатывает меня теплой волной, мышцы дрожат, мгновенно превращаясь в кисель. Я всхлипываю, а большой парень гладит меня по волосам, тихо приговаривая:

- Роли, роли...

Повезло Ахмеду – не брат у него, а просто ночная фея. И это несмотря на вчерашние события в душе и шмон.

Я украдкой вытер глаза и сжал руку Абдулкадира – типа, все нормально. Фея может лететь обратно на верхнюю койку. Парень посидел со мной еще немного – наверное хотел убедиться, что сосед снизу снова не начнет снова орать и пускать сопли в подушку – и полез наверх. Я нашарил сбившееся в ногах одеяло. Блин! Мокрое от пота, хоть выжимай. Простыня, кстати, тоже. Пришлось перевернуть одеяло той стороной, что была посуше, и прикорнуть на краю койки, куда я во сне не дополз. Естественно, утро я встретил на полу, чем здорово развеселил Ахмеда – его, очевидно, мои ночные вопли не разбудили.

На занятиях было непривычно тихо – румыны отходили после вчерашнего, а озабоченные негры куда-то запропали. Как выяснилось позже – с концами. В их комнате остались только мебель и голые стены. Даже одеяла с кроватей негритосы подобрали. Не знаю, был ли побег связан с травкой в душевой, или кому-то просто захотелось пойти по девочкам, но мне это очень помогло. Все, включая администрацию, решили, что у наших черных братьев рыльце в пушку, и меня оставили в покое.

Со всей этой бодягой по поводу загулявших негров я совершенно забыл про оформительскую повинность. Вспомнил только, когда услышал за неплотно прикрытой дверью злой голос Милы. Скатился с койки и вылетел в коридор. Она, наверное, шла на поиски запропавшего художника, когда в коридоре ее перехватили румыны с Лешкой. Не знаю, о чем они там базарили, но девчонка явно обрадовалась, когда увидела меня на горизонте.

- Пошли, Пикассо, - ухватила она меня за рукав. – У нас еще овцы не дорисованы.

- Опа! Смотрите-ка, шлюхи работают в паре! – заржал Лешка, а румыны подхватили, лопоча чего-то по-своему.

Я пожалел, что у меня не было с собой полотенца. А Мила огрызнулась:

- Поболтайте еще, и Пикассо баранам ваши морды пририсует!

Мы пошли в спортзал, а я почему-то вспомнил свой сон. Интересно, а как девчонка с розовыми волосами вообще оказалась в Грибскове? Стащила что-то в магазине, как я? Ночевала на вокзале? А может... Может, вовсе и не ночевала?

Я разглядывал стоящую на сцене Милу, делая вид, что полностью поглощен раскрашиванием соломы в фанерных яслях. Сколько ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать? Что, если мы с ней были в том же бизнесе? Ян о ней никогда не упоминал, но, может, она принадлежала другому хозяину? Что если... Это, конечно, дикая идея, но что, если Миле довелось повстречать Асю? Я ведь мог бы спросить. Скажем, показать девчонке Асин портрет – я ведь его сохранил. Вдруг Мила знает, где Ася сейчас? Шанс один на миллион, ежу понятно, но это все-таки шанс! Я не могу позволить себе его упустить.

«Все, решено! – я нащупал в кармане сложенный листок с рисунком. – После репетиции подойду к Миле. Подойду и покажу рисунок. По лицу уж точно догадаюсь, видела она Асю раньше или нет. И если видела... А, плевать на все! Надо будет, спрошу. Может, с Милой получится договориться. Ну, типа, она не скажет, что я не немой, а я побатрачу на ихний вертеп. Могу вон, на худой конец, барашком заделаться».

- Хай!

Блин, я аж вздрогнул и мазнул кисточкой мимо цели. У ягненка на фанере выросли черные усы. Ахмед! Этот-то откуда взялся? Он же обычно после школы в футбол гоняет или с братом в качалке сидит. Хотя... вон за окном как метет. Не снег, а ледяная каша-размазня. Какой уже тут футбол.

Я подсунул парнишке хромой табурет, и тот, отвалив челюсть, уставился на розововолосую «Марию», распевающую свою «арию» трогательно дрожащим голоском. Ладно, пусть приобщается к искусству. Небось в своей Сирии-то и театра никогда не видел. Хм, можно подумать, что я сам в театре был. Нет, кстати, по ходу, был-таки один раз, что-то смутно припоминается. Там собаки бегали в балетных пачках, и клоун пищал через шарик. Не, это цирк. А театр...

- Чего тут этот хмырь делает, а?

Детские воспоминания грубо прервала Мила. Он стояла надо мной, уперев руки в боки, из одной неловко свисал младенец Иисус в размотавшейся пеленке. Гневный взгляд был устремлен на покрасневшего, как зрелый персик, Ахмеда.

- У нас тут только для артистов доступ, - строго объявила молодая мать. Скосилась на меня и добавила. – И для работников сцены.

Сириец, естественно, непонимающе захлопал длинными ресницами. Мила перевела. Тот не сразу, но въехал, слез с табуретки, поникнув плечами, и побрел к выходу. Вот чего прикопалась к парню, мадонна с младенцем?! Я сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Тут не только Ахмед обернулся, но и на «сцене» что-то загремело – кажется, там как раз Иосиф полез на стремянку занавес вешать.

Я замахал Ахмеду – типа, давай сюда, шевели помидорами. Долго изображать мельницу не пришлось. Пацан подбежал ко мне, как провинившийся щенок, разве что хвостом не завилял. Я сунул ему в руку кисть, дал тюбик с коричневой краской и ткнул в место на фанере, где были обозначены контуры стойла. Опасливо косясь на Милу, Ахмед мазнул вдоль черной линии. Я встрепал его волосы в качестве похвалы и красноречиво взглянул на Милу: вот, мол, какой у меня старательный помощник. Девчонка закатила глаза:

- Ладно, пусть остается. Только после репетиции чтоб помог нам инвентарь убрать, - и поперлась назад к сцене, помахивая Иисусом.

Сириец оказался способным учеником. Я поручил ему закрашивать большие площади, а сам занялся прорисовкой деталей. Поэтому к концу репетиции одна фанера была практически готова, а вторая – примерно наполовину. Я показал Ахмеду, как правильно мыть кисточки – не то, чтобы сам был эксперт, но все-таки училка по ИЗО вдолбила что-то в голову. Пока парень увлеченно плескался, я изловил Милу, перетиравшую с волхвом что-то насчет костюмов. Отволок ее чуть в сторону с загадочным видом. Ну вот, момент истины настал.

- Чего пялишься? – Мила нетерпеливо стучала носком кроссовки по полу. – Давай уже, мычи, раз телиться не получается. А то мне еще в мастерскую надо.

Вспотевшая ладонь нашарила рисунок в кармане. Я расправил его и протянул Миле. Листок так дрожал в руке, что я обрадовался, когда девчонка вынула его из моих пальцев.

- Это кто? – спросила она, разглядывая портрет. – Получилось лучше, чем овцы.

Я всматривался в ее лицо, пытаясь найти следы узнавания, но видел только замешательство и любопытство.

- Это мне? – Мила подняла на меня глаза, и я увидел, что портрет ей действительно нравится.

Кивнул. Пускай забирает. Я потом еще нарисую. Блин, а ведь так надеялся...

Извержение. Германия

Бобик, по совместительству штатная медсестра, аккуратно отрезал болтающийся кусочек кожи, приложил к ране на руке пропитанную чем-то щипучим марлю и залепил пластырем.

Я сидел на диване в гостиной, рядом примостилась Ася, помогавшая Бобику с аптечкой, а над нами грохотал Ян, разнося несчастного шофера. Здоровый мужик со смятой в давней драке переносицей пятился под напором шефа и лепетал, будто двоечник, которого вот-вот выпорет отец. Наконец он уперся спиной в грудь Саши... точнее в его нос, едва доходящий до лопаток литовца. Шофер дернулся, но Ян ткнул пальцем ему в грудь и принялся орать прямо в заросшую щетиной морду, так что бедняге оставалось только жмуриться, когда слюна попадала в глаза.