Сесквоч

Фенберг замолчал, не разрешая себе сказать лишнего. Существуют вещи, которые причиняют слишком сильную боль, чтобы выставлять их в ярком дневном свете. Образы, которые ты почитаешь. Фенберг боялся, что если он начнет избавляться от печали, то она никогда не покинет его, а просто вырвется наружу и окончательно погубит его.

— Эй, иди сюда, — сказала Элен, садясь. Она привлекла к себе Фенберга и обняла. — Я буду с тобой теперь.

Фенберг опять сконцентрировался на стене и цвете. Он пытался утихомирить чудовище, жившее в его груди. В последнее время он видел сны, но не с Трейси и ребенком, а темные, мрачные сны. Как будто его держали в волосатых руках стражники. Он оглядывался назад через плечо и видел свет — уютный, надежный, — но это был лишь проблеск. Боль снова уводила его прочь от этого света.

— Ах, Майк, я до сих пор ничего не говорила тебе, но я скажу тебе сейчас. Я без ума от тебя. — Хотя Митикицкая была высокой, почти пять футов девять дюймов, ее тело было приятно округлым. Грудь, изгиб ног и небольшой живот. Она тесно прижалась к Фенбергу, гладя его по голове. Прикосновения были мягкими, успокаивающими. Фенберг отстранился.

— Прости, — сказал он и сел, — это из-за клаустрофобии.

Элен с любовью посмотрела на него, улыбнулась и стала гладить по спине.

— Ты еще хочешь поговорить обо всем этом?

— Нет.

Элен откинулась на спинку дивана и обхватила колени.

— Я хочу, чтобы ты знал. Если тебе захочется поговорить о ней или еще о чем- нибудь, я всегда рядом.

— Спасибо.

Они сидели на полу молча, спиной друг к другу. Фенбергу не хотелось шевелиться, Элен думала, как сказать ему то, что она обязана сказать. Может, потом. Нет. Она уже и так слишком долго ждала. Промедление становится опасным.

— Я, м-м… мне кажется, мне самой нужен сейчас друг, — обратилась она к спине Фенберга. — Ведь мы еще друзья?

— Все двадцать четыре часа, — ответил Фенберг. Ему отчаянно хотелось оказаться сейчас где угодно, только не здесь. Терпи.

— Ты для меня самый дорогой друг, и даже больше, Майк. Я просто с ума схожу по тебе. — Она засмеялась над словами "с ума схожу". — Мне так жаль, что тебе пришлось испытать столько боли. И я чувствую себя виноватой, что не уменьшила ее, когда пыталась уйти от тебя шесть раз. Но мне действительно страшно. Все, что было до тебя, испугало меня. Я пыталась убежать, чтобы это снова не повторилось. Я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для таких признаний, но мы сейчас как бы на перекрестке наших отношений. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он не понимал.

— Я никогда не встречала такого, как ты. Ты заставляешь меня чувствовать себя особенной. И сентиментальной. Иногда я чувствую себя такой идиоткой рядом с тобой и в то же время очень сконцентрированной.

"Мне, кажется, пора получать Премию Конгресса за Туманность Высказываний, подумала она. — Может, лучше написать письмо? Нет."

— Ты не думал о более серьезных, — она закрыла глаза, — отношениях, накладывающих обязательства по отношению ко мне?

У Митикицкой забилось сердце. Она задавала этот вопрос не просто себе.

— Мне хочется поговорить с тобой о том, куда ведут нас наши отношения и что мне делать в моем положении.

Митикицкая отчаянно надеялась, что Фенберг повернется и посмотрит на нее.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь любить так же сильно, как тогда, Элен. Это слишком больно.

Элен почувствовала, как к горлу подкатил комок.

— Кажется, несмотря на все обещания, которые я даю, когда вижу торт на столе, я вряд ли смогу когда-нибудь снова привязаться к женщине и семье.

— Что ты хочешь сказать мне?

— Я имею в виду наш великолепный, в лучших традициях, роман, который длится вот уже два месяца…

— Три.

— Три месяца. Я ощущаю на себе огромное давление. Мир вокруг перевернулся. Я веду себя нечестно по отношению к тебе. Господи. — Фенберг покачал головой. — Я чувствую, что мне осталось не больше года. Год отдыха — и нет проблем, нет братьев, и нет газеты, и нет… — Слова повисли в воздухе.

— Меня? — мягко произнесла Элен.

— Я не могу придумать, как сказать, чтобы это не прозвучало банально.

— Попытайся, пожалуйста. Я вставлю подходящие саркастические замечания.

— Я должен на какое-то время остаться один, не обижайся, чтобы вокруг не было никого, даже тебя, чтобы разобраться в происходящем.

— Как долго? — Элен держалась руками за живот.

— Может быть, месяц? — Фенберг потряс головой. Он почувствовал, что рассыпается на части, как если бы он вылез из собственного тела на нескольких автобусных остановках и бежал по странному городу, пытаясь найти самого себя. — Может быть, хватит недели.

— Нет. Пусть будет месяц, — спокойно сказала Элен. — Если ты не возражаешь, я отправлюсь немного погулять. Мне тоже нужно немного времени и пространства, как говорят в Южной Калифорнии.

Элен натянуто улыбнулась.

— Если хочешь, я оденусь и уйду, — предложил Фенберг, наконец посмотрев на нее. — Як тому, что я сам навязался сегодня.

Элен встала. Ей очень хотелось одеться. Быстро.

— Ты не навязался. Мне это нравилось. Тогда. — Она вдруг развернулась и исчезла в своей комнате.

Фенберг уставился на ковер. Он вдруг с удивлением ощутил свою наготу. — Элен? — крикнул он. — Что-нибудь не так?

Мужчины бывают такими тупыми идиотами.

— Что-то случилось? — снова спросил Фенберг, когда Элен проходила мимо, убирая волосы под свою бело-голубую шапочку. Она оделась, как будто собралась на длительную прогулку. Сапожки, лыжная куртка, два свитера.

Да. Что-то не так.

— Нет. Все в порядке, — сказала она голому человеку, прикрытому одеялом. Она остановилась в двери. — Извини, если причинила тебе боль сегодня ночью. Может, я не очень хороший друг. Но лучше люби меня, Фенберг. Я вижу тебя насквозь. Но лучше люби меня. Может, то, что произошло с нами, лучшее, что могло случиться с двумя людьми. Тебе будет не хватать меня, если я уйду, и я знаю, что мне будет не хватать тебя. И я говорю это не только для себя…

— Что случилось, Элен?

— Ничего. — Она вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. На крыльце она сжала кулаки и зарычала от гнева и боли. Может, причиной был свежий горный воздух. Или повлияла диета Фенберга с высоким содержание холестерина и, особенно, набор его генов. Что бы там ни было, несмотря на годы безопасных сексуальных развлечений и на всех в отчаянии трясущих головами медицинских светил, у Элен Митикицкой появился ребенок, и она считала Фенберга тупым, бесчувственным, невежественным идиотом за то, что он не понимал этого.

Глава XV

Никаких любимчиков

Хлопнула входная дверь. Один, под одеялом, в комнате с обоями персикового цвета, окруженный портретами с изображениями изящных балерин, комнатными растениями, чайничками и мягкими игрушками, Фенберг почувствовал себя неловко. Он подумал, не дать ли себе по носу. Может, сначала завернуть руку в полотенце, чтобы смягчить удар, или, наоборот, ударить посильнее?

Может, просто извиниться, если уже не поздно.

Фенберг уселся на диван и оделся. Второй башмак он натягивал медленно, потому что Фенбергу, собственно, некуда было торопиться. Было чуть больше десяти вечера, мальчики должны скоро вернуться из кино. Ему придется забрать их от Малулу, а при этой мысли Фенбергу не хотелось прыгать от восторга, как обезьяна. Но все-таки вежливей было бы забрать их раньше, чем они успеют сотворить очередную мерзость.

Возможно, безобразные поступки были свойственны их семье.

Что с ним происходило? Он чувствовал, что едва владеет собой, и сегодня в баре он почти совсем потерял самообладание. Что он теряет? Он не знал, и это было самое страшное. По какой-то причине он злился на Митикицкую. За что? Она ничего такого не сделала и, конечно, была права. Ему будет не хватать ее, если что- нибудь случится. Она нравилась ему. Действительно ему нравились их ровные ежедневные встречи. Но что происходит?