Сесквоч

Элен морщилась и продолжала читать.

Один эпизод Элен прочитала медленно, шевеля губами. Она отложила книгу и постаралась представить, как герой и героиня исполняют эту сексуальную акробатику. Элен сдалась перед их артистическими способностями. Она читала еще час и уж собиралась лечь спать, когда кто-то позвонил в дверь. И этот кто-то почти упал на ней.

— Хорошо, хорошо. Господи, я иду. Да?

— У меня болят пальцы. И ребра. И у меня, кажется, отшибли весь ум и коренной зуб.

Элен почти задохнулась, но быстро взяла себя в руки. Это был Фенберг. У него была порезана левая щека, рубашка разорвана у воротника, и под ней виднелась еще одна рана. Он стоял под мелким дождем, в свете тусклой дверной лампы. От разгоряченного тела и взъерошенных волос шел пар. В этот день судьба отвернулась от него.

— Извините за беспокойство, но не позволите ли хоть пару минут поспать у вас на полу? — спросил Фенберг. Под глазом у него темнел синяк.

Элен ласково погладила Фенберга. Он смешно застонал и осторожно отстранил ее. У него болели ребра и душа, и он был очень, очень зол.

— Митикицкая.

— Что?

— Пожалейте меня. Мне очень плохо, — сказал Фенберг.

— Ох, милый…

Элен осторожно обработала раны Фенберга, но, как бывает на ранней стадии отношений, когда двое не могут жить друг без друга, Митикицкая и Фенберг почувствовали непреодолимое влечение. Но в эту ночь что-то было не так. Майк не был прежним Майком. Элен, которая, как всегда, была начеку в поиске тревожных знаков, реальных или воображаемых, заметила, что на этот раз не было обычной нежности и заботливости, о которых Фенберг никогда не забывал. Фенберг был сама усталость, и не драка являлась ее причиной. Митикицкая по привычке обняла его, потом вздрогнула. Она забыла о его ребрах.

— Прости.

— Ничего. Я просто слишком изнеженный. Посплю, и завтра все будет хорошо.

Элен сосчитала до десяти.

— Можно задать тебе личный вопрос? — поинтересовалась Элен. Они сидели на полу в гостиной. Ее голова лежала у него на груди. Они сидели, опершись на диван и прижавшись друг к другу. Фенберг потянулся, чтобы достать желтое с белым одеяло фирмы "Хадсон Бай" и накрыться.

— Это не о деньгах, которые я зарабатываю. Ты уже это знаешь. Не о драке. — Фенберг замолчал. — Ты хочешь знать о моей жене и ребенке, — произнес он спокойно.

Элен посмотрела на него.

— Тебе больно? Я зря спросила?

— Припишем это болезненному любопытству.

— Пусть я болезненно любопытна, — сказала Митикицкая. Она часто замечала, как Фенберг бросает взгляды на фотографию, которая никогда не покидает его кармана.

— Кошка умерла от любопытства.

— Она пришла в себя, когда узнала, что хотела, — ответила Элен. — И, кроме того, не забывай, как ты упрекал меня за былую неосмотрительность.

— Трейси не имела к этому никакого отношения. — В его голосе прозвучали предостерегающие нотки. Фенберг сделал вид, что шутит. — Я говорю это, потому что женщины должны открыто и честно рассказывать о всех своих слабостях, а мужчины сохраняют за собой право быть сдержанными и молчаливыми. Таинственными должны быть именно мужчины.

— Так не пойдет, Фенберг, — сказала Элен, погладив его. Господи, она вдруг проголодалась. Ей так захотелось съесть бутерброд с приправой на хлебе от Вандера и запить все это темным пивом "А&W". — Тебе хотелось бы обменяться информацией?

— Ты не собираешься сообщить мне о четвертом муже?

— Нет, кое о чем поинтереснее.

Фенберг ничего не ответил. Он даже не понял, что у него перехватило дыхание.

— Если это тебе так тяжело, Майкл, я, конечно, пойму, — Элен повернула голову и взглянула на Фенберга.

Он глядел в стену, как загипнотизированный. Стена была успокаивающего персикового цвета, и он чувствовал себя спокойнее, когда глядел на нее. Он глубоко вздохнул и тряхнул головой, перенося взгляд на комнату и черноволосую корреспондентку с редкими веснушками на лице.

— Знаешь, я, кажется, никогда не говорил об этом, — начал он. Элен уже готова была сказать, что и не надо ничего говорить, но Майк затряс головой. — Интересно, как некоторые сцены всегда ассоциируются с какой-нибудь личностью. Я всегда представляю Трейси верхом на лошади. Ее родственники уехали отсюда после аварии. У них было приличное ранчо по разведению лошадей в десяти милях отсюда, и я, наверно, задолжал им около двадцати тысяч за корм. Они выращивали арабов. Только не людей, а лошадей. С маленькими головами и капризным характером.

Фенберг взглянул на струящиеся волосы Элен, частично накрывшие его и спадавшие водопадом на одеяло.

— Она могла ездить верхом на лучших из них и выигрывала разного рода призы и трофеи на выставках и соревнованиях по преодолению препятствий. Она носила мой школьный жакет четыре года, когда ходила в старшие классы школы. С четырнадцати лет мы почти каждый день были вместе, как привязанные, прибавили на — двоих двенадцать дюймов и 146 фунтов. Мы ссорились и мирились, и давали друг другу обещания. Это была нирвана старших классов. Мы даже расстались на несколько лет и встречались с другими людьми. Это когда она несколько лет училась в колледже и работала в рекламном агентстве. Мы снова начали встречаться, когда она приехала сюда навестить родителей. И это было так серьезно, серьезнее, чем прежде. Я чувствовал, что ничто, никакие боги, не смогут разлучить нас на этот раз.

Нам было уже около двадцати пяти, когда мы поженились. Это было самое счастливое венчание в мире. Она была замечательная девушка, — сказал Фенберг. Он усмехнулся своей полуулыбкой-полуусмешкой. — Она была необыкновенно трезвой и спокойной. Я никогда не встречал никого, кто бы так легко смеялся и видел жизнь в таком розовом цвете. Она была совершенна. Кожа цвета меда и молока. Большая, красивая грудь. — Элен посмотрела на свою. — С тонкой талией. Хорошо сложена и отнюдь не комнатное растение. Такая хорошенькая и артистичная. У нее были длинные волнистые светлые волосы, падавшие прямо в глаза, как у Вероники Лэйк. И такой дьявольски привлекательный смех, и я… — Митикицкая закатила глаза, улыбнулась и покачала головой. — …был страшно умным и выдающимся мужчиной. Как обезьяны у Киплинга, мы хотели вершить великие дела. Хотели иметь свою газету и свое ранчо. Путешествовать. Открыть ресторан в Сан-Франциско. Если бы все было так, как мы планировали на шестьдесят лет вперед, мы катали бы внуков на тракторе, построили бы два крыла к дому для моих братьев и их жен. Хотя теперь, если бы она была еще жива, мы, видимо, внесли бы изменения в последний пункт.

Митикицкой показалось, что Трейси понравилась бы ей.

— Но появился ребенок, и это был мальчик.

— Как его звали?

— У него было несколько имен. В свидетельстве о рождении значилось Джек. Мы называли его Датч в честь отца Трейси. Мальчик был светловолосый в мать, но волосы у него вились, как у меня, голубые глаза, как у матери, а улыбка у него была непонятно чья, может быть, его собственная. Джон называл его Джеком Чемпионом. Чемпион Джек Фенберг. Мой брат любил изменять данные людям имена.

Митикицкая слушала Фенберга, он рассказывал ей о дне аварии, которая, по воле иронии, случилась за два дня до Рождества, пять лет назад. Это произошло во время одной из этих незабываемых бурь, когда температура из-за сильного ветра упала ниже нуля. Это была рекордно низкая температура в штате, особенно холодно было в Бэсин Вэли. Валились от ветра деревья, скот находили замерзшим и окоченевшим, так и оставшимся стоять. Шериф считал, что пьяный шофер вынудил жену Фенберга съехать с дороги. Она и ребенок остались бы живы, если бы шофер сообщил об аварии. Но никто не сообщил. Прошло двадцать четыре часа, прежде чем поисковая партия нашла лежащий под откосом корпус машины. Оба пассажира погибли. Но не от ранений, а от холода. Митикицкая слушала, не прерывая. Она была слегка ошеломлена рассказом Фенберга об аварии, похоронах, и особенно о том, как упаковывали в ящики вещи ребенка.