Терминатор

– Почему?

– Таков закон.

– Когда мир духов присоединится к тебе, перерождения будут проходить и там?

– Конечно. Это – одно из важных последствий такого слияния.

Старик надолго задумался, а в комнату снова неслышно вошел Ваджра.

– Учитель, люди хотят, чтобы ты вышел к ним и благословил.

– Сходи, – посоветовал невидимый голос, – это будет справедливо, ведь они кормят твой монастырь долгие годы.

– Кормят, – согласился старик, – как кормили их отцы и праотцы – конечно, схожу, – и легко встал с ложа.

– Погоди, – остановил монаха дребезжащий голос, – тебе удалось узнать что-то новое обо мне, используя аналогию с грибницей?

– Кажется, удалось. Но я еще не готов об этом говорить. Давай отложим до следующей встречи.

– Давай отложим.

– Мне снова ждать знамения? – ответа на свой вопрос старик не получил.

Проснувшись, я взглянул на часы на стене моего номера, произведенные, судя по их виду, где-то на Альфе Центавра. Часы показывали половину двенадцатого. Половину двенадцатого дня, нужно полагать. Прошедшей ночью я на удивление долго провозился с отчетом, а затем, вместо того чтобы предаться размышлениям о тонкостях путешествия между разными временами и мирами, занялся сценарием: время поджимало, так как всё написанное мною ранее, уже было сыграно и увековечено съемочной аппаратурой. В животе заурчало – аппетит потихонечку начал превращаться в голод, что, в общем-то, неудивительно. Ночью в творческом раже я голода не ощущал, точнее, он мне не слишком мешал работать. Кроме того, жесткое средневековое мясо, которым мой двойник угощался за круглым столом, обмануло, наградив иллюзорной сытостью после возвращения, но природу не обманешь – проглоченное мясо осталось во временах Артура, а мой настоящий желудок в последний раз имел дело с пищей часов двадцать назад. Я быстро выполнил все необходимые утренние процедуры и устремился на кухню нашего замка-комода, где мне тут же была выдана порция омлета и кофе. По-быстрому закидав в себя калории, я отправился на съемочную площадку, не забыв предварительно передать литературный плод бессонной ночи для дальнейшей обработки соответствующими профессионалами.

   Войдя в зал, я обнаружил, что наша съемочная площадка временно превратилась в кинотеатр: освещение было приглушено, а на огромном экране Джиневра-Алёна выясняла отношения с Артуром. На мое громкое приветствие творческие коллеги ответили шиканьем – оказывается, они были увлечены просмотром отснятого материала. Смирившись с недостаточно уважительным отношением к собственной особе (за прошедшие дни я привык быть непременным центром почтительного внимания труппы), я скромно уселся в уголке и стал смотреть на экран. Выяснилось, что наши материалы уже были должным образом обработаны, и я, наконец-то, увидел виртуальные декорации, о которых до сих пор только слышал. Нужно сказать, что они впечатляли и впечатляли сильно. Если бы я лично не видел, как снималась сцена с Алёной, никаких подозрений в искусственности интерьера у меня бы не возникло. Впрочем, ощущения неестественности не было и сейчас – создавалось впечатление, что Артур со своей фиктивной супругой эмоционально беседуют посреди огромного зала, освещенного солнечными лучами, бьющими через многочисленные стрельчатые окна. Я сразу узнал эту сцену: Алёна рассказывала Хоеву, что сердце ее навеки принадлежит другому, но телом, согласно брачному контракту, может обладать законный супруг – если захочет, конечно. При этом королева прозрачно намекала, что удовольствия это существование ей не доставит никакого, и подумывала вслух, а не стоит ли вообще покончить с такой жизнью. Мордастый король выглядел обескураженным. В нем определенно боролись обида отвергнутого мужчины, желание продолжать пользоваться услугами Ланселота как военного специалиста, опасение выглядеть неудачником в глазах подданных и множество других чувств, не столь явно выраженных. Оказалось, что режиссерский талант нашего желтоволосого гения только выигрывает на экране. Камера дала крупный план влажных воловьих глаз Хоева, и мне его стало по-настоящему жалко. А когда король объявил, что счастье друга для него важнее собственного и предложил королеве наедине называть его братом, я с удивлением почувствовал, как защипало в носу, и дал себе слово обеспечить Артуру пару-тройку романтических приключений с какими-нибудь окрестными фрейлинами. Кстати, сыграть их вполне могут те же Барбариски, крайне привлекательные девушки. Уверен, что наш режиссер не только увидит в этом глубокий смысл, но и донесет его до рядового зрителя.

Камера, тем временем, оторвалась от созерцания мировой скорби в глазах Хоева, поднялась куда-то к потолку, а затем выскользнула в окно. Я увидел замок сначала с высоты птичьего полета, а потом с высоты полета межконтинентального лайнера. Лайнер не спеша начал кружить над королевством Артура, показывая завороженному зрителю то стада тучных пятнистых буренок, привольно пасущихся на необъятных просторах доброй старой Англии, то трудолюбивых пейзан, рассыпавшихся по полям и занимающихся какими-то своими пейзанскими делами. Вдали проскакала группа рыцарей в блестящих доспехах и с разноцветными флажками на поднятых копьях. Камера переместилась к побережью, и среди белых барашков волн стали видны три больших корабля, удаляющихся под парусами от берега. Только сейчас я обратил внимание на музыку. Наверное, она начала играть еще во время сцены в зале, но настолько органично сочеталась с изображением, что я ее не замечал. В сопровождении неведомых мне инструментов два голоса – мужской и женский, вели чарующий диалог на неизвестном мне наречии. Мелодия казалась знакомой, но я был уверен, что прежде никогда ее не слышал. Слова чужого языка звучали отчетливо, и, хотя я не понимал ни одного из них, было ясно, что они рассказывают о том, что любовь – это самое прекрасное из всего существующего в мире, но она неотделима от печали, поскольку совершенному в нашем мире уготован недолгий век. Потом голоса принялись рассказывать, что человек не в силах противостоять своей судьбе, он всего лишь крохотная пылинка на жерновах рока. Я буквально увидел эти огромные черные жернова и бесконечное множество беззащитных пылинок. Вскоре стало ясно, что пылинки соединены между собой множеством тончайших нитей и я узнал паутину, окутывающую весь мир, которую ощущал, выполняя секвенцию Артура. Но вот несколько пылинок начинают источать пульсирующий свет, вместе с ними начинают сиять и соединительные нити – они мерцают слажено, достигая наибольшей яркости одновременно. К ним присоединяются всё новые и новые источники света, и становится понятно, что каждый раз, когда пылинки наливаются силой, жернова ненадолго замедляют своё страшное движение. Мерцание распространяется вширь, набирает силу, а каждая из частичек начинает сиять всё ярче. Теперь видно, что это не пылинки, а звезды. Маленькие – но звезды. Звездочек становится всё больше, и когда их сделалось совсем много, миллионы, жернова стали замедлять свой ход, а потом и вовсе остановились. Миллионы ничтожных пылинок, объединенных мириадами нитей, остановили жернова судьбы. Сделалось очень хорошо и печально, а когда голоса стали повторять припев во второй раз, я обнаружил, что тихонечко подпеваю. Прекрасное наваждение тут же разрушилось, и я украдкой оглянулся по сторонам – я, конечно, не Хоев, но и моё пение у нормального человека может вызвать сильную отрицательную реакцию. По счастью, никто не обратил внимания на мои подвывания. Более того, показалось, что многие из присутствующих безотчетно, в такт припеву, издают звуки разной степени музыкальности.

Мелькнул последний кадр, все на пару секунд замерли, приходя в себя, а потом начали хлопать. Зажегся свет, и стало видно, что в качестве зрителей выступала только наша труппа. Хлопайте, хлопайте, – иронически одобрил я, компенсируя неловкость от недавних вокальных упражнений, – кому же, как не самим авторам оценить величие произведения! Похоже, за иронией я попытался скрыть удовлетворение от увиденного и услышанного – фильм определенно получался.