Терминатор

 Придя в себя после взрыва, я поблагодарил и выпроводил Алёну и некоторое время поразмышлял о том, как я бы мог помочь сети преодолеть невидимую преграду. Допустим, это действительно интернет. В этом случае, очевидно, что посвятив развитию мировой сети всё свое время и все средства, я бы не смог ощутимо повлиять на ситуацию – всё человечество значительную часть своих ресурсов посвящает расширению интернета, и мой возможный вклад – это даже не капля в море. Успокоив себя таким образом, я продолжил работу над сценарием. Когда истекли два часа после ароматического взрыва, я всё чаще стал поглядывать на циферблат, отвлекаясь от работы и, в конце концов, оставил попытки продолжать сочинительство. Через два часа тринадцать минут после завершения секвенции двойник вернулся ко мне, я схватил мобильник и начал диктовать.

Наступила темнота. Я тут же понимаю, что я – это не я, а собственная копия. Встаю с пола, делаю шаг вперед и упираюсь в гладкую стенку призмы. Оказалось, что Мейер сидит совсем неподалеку на низкой скамеечке. Он тут же вскакивает, совершает непонятные манипуляции руками и преграда исчезает. К нерушимому обещанию он на этот раз меня не приводит – наверное, считает, что продолжает действовать то, старое. Старикашка просит меня подождать и резво, почти бегом, направляется к выходу. Я вспоминаю, что собирался выйти наружу, чтобы осмотреться и пытаюсь его догнать. Куда там! Шустрый коротышка выскальзывает за дверь и закрывает ее прямо перед моим носом. Я слышу звук задвигаемого засова и, убедившись, что дверь заперта, возвращаюсь назад к пентаграмме, где усаживаюсь на скамеечку. Глаза постепенно привыкают к темноте. Неподалеку от двери становится виден большой стол, на котором стоит неяркий светильник, бросая дрожащий свет на какие-то свитки, лежащие вокруг него. Минут через пять дверь открывается, и я вижу силуэт высокого человека, который неспешно идет в мою сторону. Когда незнакомец проходит мимо стола, на котором стоит масляная лампа, его лицо освещается, и я успеваю подумать, что он похож на возмужавшего Петрова. Я встаю со скамеечки и приветствую на латыни вошедшего, на что он очень знакомым голосом рычит:

 Servus, Траутман. Можешь переходить на русский, я его еще неплохо помню!

Это был действительно Петров. За последние пять дней он сильно изменился, словно постарел. Сейчас я ему бы дал лет сорок, а то и больше. Мой друг подходит ко мне и крепко обнимает и хлопает по спине, что довольно странно – Петров не отличается сентиментальностью. Потом накидывает мне на плечи длинный, почти до земли, плащ, хватает меня за руку, подтаскивает к освещенному столу и, вглядываясь в мое лицо, сообщает:

– Отлично выглядишь, Траутман.

– Ты тоже неплохо, – вежливо отвечаю я, – повзрослел. Это что секвенция типа омолаживающей, но наоборот?

Петров хохочет. Смех у него всё такой же – напоминает воронье карканье, но мне приятно его слышать.

– Пойдем наружу, нечего в темноте сидеть, – предлагает он и, не дожидаясь ответа, идет к двери. Мы поднимаемся по лестнице (значит, это действительно был подвал) и выходим из помещения. На улице яркий солнечный прохладный день. Нет, это определенно не Черемушки, понимаю я, – в Черемушках теперь поздний вечер.

Далеко впереди зубчатая крепостная стена, возле нее многочисленные постройки, а за моей спиной возвышается замок. Я оборачиваюсь, задираю голову и отступаю на несколько шагов назад, чтобы обозреть его целиком. Настоящий рыцарский замок – с башенками, лесенками, вычурными балконами и флагами!

– Мы в Камелоте, а ты – король Артур?

Петров довольно хохочет:

– Точно, Траутман, молодец! Быстро соображаешь!

– А почему ты дурака валял, говорил, что я посещал короля Ричарда, хотя сам всё знал? – спрашиваю обиженно.

– В тот момент я этого не знал, поверь мне.

– Значит ты тут совсем недавно? Всё равно не сходится. Решил нарушить свой обет не врать мне?

– Я здесь уже больше десяти лет, – сообщает Петров и с интересом ждет моей реакции. Вместо того чтобы удивляться и начать задавать вопросы, я впадаю в ступор и принимаюсь разглядывать одежду своего друга, размышляя о том, что правильный король Артур должен носить красивые блестящие латы, а не эту дерюжку. Затем замечаю висящий на поясе длинный кинжал.

– Это и есть твой любимый мизерикорд?

– Не о том спрашиваешь, Траутман. Впрочем, понимаю, тебе нужно прийти в себя. Пойдем, перекусим, и я тебе всё расскажу.

Перекусывали мы за круглым столом исполинского размера – именно таким должен быть стол, собирающий вокруг себя сотню-другую рыцарей. Основное блюдо, ароматное, но очень жесткое мясо, большого впечатления на меня не произвело, а вот напиток сильно удивил: это был недурного качества ячменный самогон, напоминающий виски. За трапезой Петров рассказал мне о своей здешней семейной жизни. Оказалось, что невеста, которую ему очень упорно подсовывал герцог – будущий тесть, была влюблена в молодого рыцаря из окружения Артура. Самоотверженный Петров, руководимый как политическими соображениями, так и симпатией к счастливому сопернику, свёл свой брак к формальности, передоверив выполнение супружеских обязанностей юному Ланселоту. Расстроенным мой друг совсем не выглядел: насколько я понял, нестрогие нравы Камелота, позволяли ему вести весьма увлекательную и разнообразную личную жизнь.

Насытившись, мы продолжили беседу – при этом Петров небольшими глоточками попивал свой самогон, а я с удовольствием курил трубку, предложенную гостеприимным хозяином. Каким образом Петров очутился здесь для выполнения роли Артура, он рассказывать не стал, пообещав, как всегда, что со временем я узнаю всё сам, но предположение Роберта Карловича о том, что «общественное мнение» одного мира формирует другой, прокомментировал кратко, но  уверенно: «Чепуха»

Затем я попытался выяснить, куда делся настоящий Артур. Выяснилось, что «настоящего» никогда и не было – папаша Утер был бездетным королем.

– А как же тебе удалось…

– У чародея Мерлина, он же – твой приятель, старикашка Мейер, отличный дар убеждения. Особенно, если подкрепить этот дар соответствующей секвенцией. Но дело не только в этом. В свое время спас меня тот факт, что всё, во что я верю, здесь сбывается. Мерлин меня убедил, что все уверенны, что я – Артур, после чего сомнений в этом почти ни у кого не возникало.

– Не понимаю, – признался я, – тебе это помогло убедительно вжиться в образ короля?

– Сейчас поясню. Вон в том углу зала одна из плит почти не закреплена в полу. Под плитой спрятано несколько килограмм золотых монет еще римских времен. Принеси их сюда.

– Под плитой кучей лежат монеты?

– Почему же кучей – в глиняном горшке, как положено, – клад всё-таки. Принеси – я кое-что тебе покажу.

Я отправился в указанный угол, освещенный лучом солнца из окна, присел, постучал по плитам и почти сразу обнаружил нужную. Не отличимый на глаз от других серый каменный стертый квадрат со стороной с полметра, издавал какой-то особенный звук. Я вернулся к столу за ножом, прикидывая сколько может весить этот квадратик.

– Не беспокойся, она тоньше других, легкая – подцепишь ножом и легко поднимешь, – словно прочитав мои мысли, подбодрил Петров.

Плита и правда легко отделилась от пола. Я аккуратно прислонил ее к стене и заглянул в отверстие. Там стоял отлично освещенный падающими лучами грубый глиняный кувшин. Уцепившись за длинное горлышко, я с трудом его вытащил – килограммов пятнадцать, не меньше. Прижимая кувшин к животу, донес его до стола, поставил перед Петровым и принялся ножом расковыривать окаменевшую смолу, которой было замазано горлышко.

– Будь проще, Траутман – ты же в гостях у короля, – сказал Петров и сильно ударил по кувшину рукояткой ножа.

В кувшине, как и ожидалось, оказались золотые монеты, размером с наш рубль. Я вытащил одну, подивился ее увесистости и внимательно изучил профиль неизвестного мне императора в лавровом венке, а затем бросил монету на стол перед Петровым и спросил: