Мученицы монастыря Святой Магдалины

* * *

Кирстен быстрыми шагами шла к собору Августинцев. Очень пьяный бизнесмен раскачивался, держась за дверцу «БМВ», и во все горло распевал «Девушка из Голуэя».

В последний раз я слышал эту песню, когда Стив Эрл пел ее со сцены Городского зала. Парень подшофе нажимал на клаксон в такт песни: раз, бип, два, бип, ик.

Вроде того.

Он казался безоблачно счастливым.

Меня едва не перекрутило от зависти. Я сглотнул и крикнул:

— Кирстен… Господи.

Я нагнал ее в конце Баттермилк-лейн. Она сказала:

— Терри крикнул «шлюха», когда я уходила, и плюнул.

— Бог мой.

— Я посоветовала ему остыть, если он не хочет заработать инфаркт.

Кирстен остановила такси и посмотрела на меня:

— Поедете?

— Конечно.

Водитель такси поведал нам, почему народ отверг договор в Ницце, и закончил вопросом:

— Не можем же мы позволить Европе помыкать нами, верно?

Никто ему не ответил. Кирстен сказала таксисту, куда ехать, и он тут же пустился в обсуждение датчан. У дома Кирстен выскочила из машины, крикнув мне:

— Заплатите ему.

И скрылась в доме.

Пока я шарил по карманам в поисках денег, водитель оглядел дом и заметил:

— Неплохо устроился, приятель.

— Я здесь в прислугах.

Он подмигнул:

— Эти курсы по найму — сила.

И такси, взвизгнув шинами, сорвалось с места. Я вошел в дом. Кирстен нигде не видно. Сверху послышался крик:

— Я в душе, чувствуйте себя как дома.

Я попытался.

Нашел бар, виски, налил себе, плюхнулся на диван.

На столике разбросаны книги, в том числе Джеки Коллинз, Элис Тейлор и Мейв Бинчи.

И — только подумайте! — великолепный, изящный том под названием «Легенда о святом пропойце» Йозефа Рота. В переводе Майкла Хофманна.

Я невольно поинтересовался.

Прочитал на клапане:

Я сказал вслух:

— И слава Богу.

И закурил сигарету. Пепельницы нигде не видно. Начал читать дальше:

Напечатано издательством «Гранта». Я слишком стар — или что? Я помню, как Билл Балфорд начал издавать журнал и написал книгу «Среди головорезов».

Она должна быть обязательной для полицейских, имеющих дело с футбольными хулиганами.

Мне пришло в голову стащить книгу. Просто сунуть ее в объемистый карман предмета 8234 и все. Я положил книгу обратно на стол.

Вошла Кирстен, вытирая волосы полотенцем. Босая, в коротком шелковом кимоно. Женщины в таком виде всегда меня волновали. Этакая ненавязчивая интимность. Мне редко сейчас приходится такое видеть, это наказание за мою искусственную изоляцию. Я смотрел с удовольствием. Она взглянула на книгу:

— Спереть не захотелось?

— Что?

— Да знаю я тебя, Джек Я и сама ее таким способом заимела.

Кирстен прошла к бару и принялась готовить себе выпивку, тихо что-то мурлыкая. Господи, как же она фальшивила. Тем не менее мне послышалось что-то знакомое. Я спросил:

— Что за песня?

— Не знаю. Ее постоянно передает станция, транслирующая программу лучших песен прошлого.

Я сообразил и сказал:

— Господи, конечно, Кевин Джонсон.

— Кто?

— «Рок-н-ролл, я отдал тебе лучшие годы своей жизни».

Бутылка «Столичной» замерла в воздухе. Затем Кирстен повернулась ко мне:

— Исповедуешься?

— Это название песни.

— Мне нравится.

— Там есть строчка, которая подводит итог всей моей служебной карьеры в полиции.

— В чем дело, Тейлор, с чего это ты зациклился на прошлом?

Я проигнорировал ее замечание, продолжая гнуть свое:

— Не помню точно, но что-то вроде: «Пытаясь сыграть соло в чужом оркестре».

Кирстен налила себе водки, сделала внушительный глоток и заметила:

— Это про тебя… ты ведь диссидент.

Я порылся в кармане и предложил:

— Хочешь попробовать «жидкость Е»?

— А… наказать хочешь, извращенец.

Я показал бутылочку и предупредил:

— С этим надо быть осторожным.

У Кирстен заблестели глаза, и она сказала:

— А пошло оно все. Давай вмажем.

Мы вмазали.

Все, как было обещано: стыд, одежда, контроль над собой — все испарилось.

Стюарт гарантировал эйфорию и либидо.

Стюарт не шутил.

Разумеется, он предупреждал, что нужно быть очень осторожным с алкоголем, но я решил, что насчет осторожности у меня всегда было плохо. А сейчас я уже чересчур стар, чтобы начинать беспокоиться.

* * *

Когда я пришел в себя, было уже совсем светло. Где это я? В огромной постели с шелковыми простынями. Я был голым и не мучился похмельем. Кирстен нигде не видно. Часы рядом с кроватью показывали полдень.

Как долго я был в отключке? Я не имел понятия. Припоминались сексуальные акробатические этюды. И это я! Бог мой, мое тело еще мне покажет, почем фунт лиха, когда вернется ощущение реальности. Но такой длительный сон… Алкоголики скорее страдают от бессонницы. Выпьешь столько, что быка свалить можно, и все равно просыпаешься через час и мучаешься похмельем. Остаток ночи состоит из скомканных простыней, коротких обрывков сна, кошмаров и холодного пота.

И на рассвете весь цирк снова, настоящий «День сурка». Я не выпрыгнул из постели, но был довольно бодр. Одежды нигде не видно. Я подошел к большому шкафу, открыл его и ахнул.

Бог мой!

Знаете, это такой гардероб, в который можно зайти. Там висели не менее пятидесяти костюмов, столько же спортивных курток и была тьма обуви, выстроенной с военной точностью. Наверное, около сотни пар. Имелда Маркос отдыхает. Я натянул плотную хлопчатобумажную рубашку и брюки от Фара. Пришлось почти что впору. Вернулся в спальню, на комоде обнаружил свои сигареты, закурил.

Открылась дверь, и вошла Кирстен с подносом. В том же шелковом кимоно, на лице глумливая улыбка. Сказала:

— Доброе утро, жеребчик.

Я застонал.

Она поставила поднос. Я увидел яйца, тост, апельсиновый сок, сложенную салфетку и, хвала Господу, серебряный дымящийся кофейник

— Я могу убить за чашку кофе.

Хитрая улыбка и вопрос:

— Разве можно говорить такое женщине, подозреваемой в убийстве?

Кирстен налила кофе и протянула мне чашку. Запах был восхитительный. На вкус тоже очень неплохо. Старый как мир парадокс: кофе никогда не выполняет своих обещаний. Кирстен намазала тост маслом, положила на него кусочек яйца и велела: