Горячее сердце

К двадцать седьмому году новоявленный коммерсант вылетел в трубу, не выдержав конкуренции. Решил вернуться на военную службу — поступил рядовым в русский отряд шанхайских волонтеров. Через некоторое время его произвели в капралы. Однако скоро Макаров понял, что перспектив на дальнейшее продвижение у него нет: уже и годы были не те, да и нелегко было ему, подполковнику русской армии, выслуживаться перед тупоголовыми унтерами. Он уволился из отряда, как только подвернулась возможность подработать в другом месте: забастовали шанхайские портовые грузчики, и пароходные компании стали приглашать всех желающих. Иными словами, Макаров стал штрейкбрехером. Впрочем, он не задумывался над тем, как это звучит. Ему нужны были деньги, чтобы жить, и, кроме того, была мысль устроиться впоследствии на пароход. Хотя бы простым матросом. Но хозяин одного из пароходов предложил ему кое-что получше: написал рекомендательное письмо своему знакомому директору агентства, которое ведало подбором телохранителей для высокопоставленных лиц. Макаров стрелял метко, и реакция у него была отменная. Он решил, что эта работа по нему. Но это же агентство занималось и подбором сторожей. Макарову предложили место ночного сторожа на мыловаренном заводе. Выбирать не приходилось, да и оклад в семьдесят пять американских долларов показался ему в ту пору куда как приличным. До него это место занимал русский генерал, уволенный после того, как его застали спящим на посту.

Службу Макаров нес исправно и года через три был рекомендован телохранителем к китайскому миллионеру Чжан Гоцзы. Теперь его жалованье повысилось до трехсот долларов.

— Для того чтобы стать телохранителем, вам понадобилась, видимо, особая протекция? — поинтересовался Белобородов.

— Несомненно! — чересчур поспешно, как показалось следователю, ответил Макаров.

Чересчур поспешно и с каким-то азартным блеском в глазах. Рыбак, делающий подсечку.

«Ну-ну…» — сказал себе Белобородов.

— Кто же вам оказал такую протекцию? — спросил он Макарова.

— Мой бывший однополчанин. Виктор Зарецкий.

— А что он потребовал от вас взамен?

— Сперва — ничего. Встретив меня однажды на улице и узнав, что я работаю сторожем, он как бы между прочим обмолвился, что у него имеются кое-какие связи и что, возможно, он сумеет замолвить за меня словечко. Я, признаться, не придал особого значения его обещанию. Однако вскоре меня вызвал директор агентства и сказал, что у него есть заявка на телохранителя…

— Что же потребовал от вас Виктор Зарецкий впоследствии?

— Приблизительно через полгода после того, как я приступил к обязанностям телохранителя, Зарецкий назначил мне встречу в одном из шанхайских ресторанов и в ходе разговора поинтересовался, не соглашусь ли я оказать услугу его друзьям. При этом намекнул, что друзья его весьма влиятельные люди. А всего-то и нужно было позволить их человеку выстрелить первым в моего патрона. Я, разумеется, отказался. Но Зарецкий стал уверять меня, что убивать моего патрона никто не собирается. Его хотят лишь припугнуть: в последнее время Чжан Гоцзы слишком увлекся политикой, а это кое-кому не нравится. Пусть занимается своей коммерцией и не сует нос куда не следует. В худшем случае — небольшая царапина, сказал мне Зарецкий. Я обещал подумать.

— Вы знали, что потеряете хорошее место?

— Положим, знал.

— И все-таки пошли на сделку? Вам обещали вознаграждение?

— Разговора о вознаграждении не было, но Зарецкий дал понять, что моей услуги не забудут. А что касается «хорошего места»… Все в мире относительно, и к тому времени, когда случился разговор с Зарецким, я уже тяготился работой телохранителя.

— Вот как? — не удержался от восклицания Белобородов.

— Видите ли, у каждого человека есть маленькие слабости. У меня они тоже были. Если позволите…

Белобородов кивнул.

— Живя в Шанхае, — начал рассказывать Макаров, — я изредка устраивал себе, как я их сам называл, «египетские ночи». Отправлялся в какой-нибудь роскошный ночной ресторан, воображая себя очень богатым человеком. Работая ночным сторожем, я месяцами копил для этого деньги, отказывая себе в самом необходимом. У меня был дорогой костюм, запонки с поддельными бриллиантами. Только манишка, помню, обошлась в два месячных заработка. Зато раз в полгода ты почти счастлив. Полгода живешь воспоминаниями об этой ночи и предвкушаешь новый счастливый миг, когда швейцар опять радушно распахнет перед тобою золоченые двери и ты не спеша поднимешься по устланной коврами лестнице в сверкающий зал, где подаются изысканные блюда и девушки в полупрозрачных восточных одеждах… Впрочем, самое большое удовлетворение я получал от созерцания сидевших неподалеку от меня представителей другого мира. Это были обрюзгшие старики и молодые люди, красивые женщины в роскошных платьях и высокомерные увядшие дамы с морщинистыми, похожими на куриные лапки руками, унизанными настоящими, а не поддельными бриллиантами. И мне было хорошо оттого, что я сижу за таким же столом, как они, в том же ресторане, и кельнерши улыбаются мне столь же обворожительно, как и им… Знаете, у О. Генри есть такой рассказ…

— Я знаю, — кивнул Белобородов. — Но когда вы стали телохранителем миллионера, у вас появилось больше возможностей посещать злачные места. И денег стали получать больше, и ваш патрон, которого вы должны были сопровождать всюду, наверняка не отказывал себе в удовольствиях.

— Вот как раз с этого времени и кончились для меня «египетские ночи». Я стал слугой. Теперь я в этом новом качестве приходил вместе с ним в те же роскошные рестораны, где у меня было место, предназначенное для слуг. Красивые кельнерши больше не улыбались мне. Правда, иногда я бывал в ресторанах и без патрона, сам по себе. Но все время, пока я там находился, мне казалось, что на меня бросают косые взгляды… Сказка кончилась. С некоторых пор я стал посещать только второразрядные заведения — просто затем, чтобы напиться… Когда однажды Зарецкий снова подсел за мой столик, я сказал, что готов встретиться с его хозяином. Только с хозяином. Зарецкий в моих глазах был чьим-то слугой, а я никогда не забывал про свой чин подполковника. Через некоторое время такая встреча состоялась. Хозяином Зарецкого оказался японец, весьма недурно говоривший по-русски. И хотя встреча происходила в швейном ателье, а на плече у японца висел сантиметр, я сразу почувствовал, что передо мною — кадровый офицер…

— Каких политических взглядов придерживался ваш патрон?

— Он выступал против захвата Японией Маньчжурии. Кроме того, он слишком уж благожелательно относился к Советской России.

— Вот как! — удивленно произнес Белобородов. — В таком случае мне трудно понять мотивы, которые побудили его взять в телохранители белогвардейца. Если он благожелательно относился к Советской России…

— Не настолько, чтобы опасаться меня, но достаточно лояльно для того, чтобы я увидел в нем человека, лишавшего меня последней надежды. Он сожалел о падении в России монархии и даже говорил мне, что большевики чуть не разорили его. Но поскольку Советская власть утвердилась, он был не прочь поживиться на торговле с нею. Он был насквозь деловым человеком и против захвата японцами Маньчжурии протестовал именно потому, что у него в Маньчжурии были свои интересы. Но я читал газеты и видел, что таких людей, как мой патрон, становится день ото дня больше, и все вместе они помимо своего желания способствуют укреплению в России новой власти. А противостоявшие ей силы слабели…

— Но появлялись и новые, па которые вы могли возлагать свои надежды. Скажем, Япония с ее мечтою о мировом господстве.

— Пожалуй.

— Итак, вы согласились принять участие в заговоре против своего патрона, — напомнил Белобородов. — Ваша роль при этом?

— Я предупредил японца, что буду действовать так, как того требуют обязанности телохранителя, и что их человек может рассчитывать только на один выстрел. Японец с этим согласился.

— Чжан Гоцзы был убит?