Поединок. Выпуск 16

— Ты на вчерашнем матче был? — перебил его Олег.

— Был. А что? — Сева несколько ошалел от перемены курса.

— И как тебе игра?

— Игра как игра. Главное и огорчительно: не отыгрались. Никак в европейских кубках не можем завоевать твердых позиций. Вообще, если широко взглянуть на эту проблему…

— Да я не о проблеме тебя спрашиваю, — еще раз перебил его Олег. — Я о том, как блистательно играли и выиграли ребята.

— Выигрыш, проигрыш — какая разница? Результат один: из кубка вылетели.

— Ну, а наша с тобой команда как сезон завершит?

— Киевлян нам не достать, а в тройке будем.

— Второе или третье место — какая разница? — подхватил Олег. Правильно я понимаю?

— В общем правильно.

— Ты, случаем, в подпольной тотожке на результаты не ставишь?

— Я не знаю, что это такое, Олег Александрович, — абсолютно трезво заявил Сева.

— Жаль, мог бы иметь хороший навар. Я знаю один неожиданный результат завтрашнего тура.

— Какой именно?

— Наши проиграют этим. — Олег мотнул головой в ту сторону, где, по его разумению, должен был находиться первый город его турне. — Они за высшую лигу зацепятся, а нашим какая разница — второе или третье место? Будет третье, только и всего. Зато кое у кого перспективы — ого-го!

— Уже стихами говорите, Олег Александрович.

Олег придвинул к себе букет, выбрал розу попригляднее, колясь, отломил от стебля, воткнул себе в петлицу пиджака и провозгласил:

— Морали нет, есть только красота, как говаривал знаменитый эсер и литератор Савинков-Ропшин. Он правильно говорил, Сева?

Когда они приземлились, в Москве уже было темно.

— Я вас могу подвезти, Олег Александрович, — вяло предложил Сева.

— Спасибо, Сева. Ты езжай, мне багаж получать.

Сева с радостью убежал в толпу встречающих, из которой вдруг вычленился Игорь и позвал:

— Олег Александрович! Олег Александрович!

— Ты почему здесь? — хмуро поинтересовался Олег.

— Вас встречаю, — обиженно пояснил Игорь.

— До Москвы слухи докатились, что ли?

— Ага, — простодушно подтвердил Игорь. — Что с Арсеном?

— Да пустяки, царапина. Через неделю на поле выйдет.

— Как он играл, как он играл! — восхищенно вспомнил Игорь.

— А ты как завтра играть будешь?

— Меня не ставят на завтра, Олег Александрович. Поэтому и встретить вас разрешили.

— Почему не ставят?

— Говорят, сильно сдал физически. Функционально не готов.

— Кто говорит?

— Валерий Сергеевич и врач тоже.

— Что же ты так, Игорек? — непонятно высказался Олег и ощерился.

В Неопалимовском Олег расплатился с таксистом, сунул Игорю червонец, чтобы доехал, куда надо, и кинулся в свой подъезд. Поднялся в лифте, открыл дверь своим ключом и был оглушен ревом телевизора, включенного на полную громкость. Глуховатая мама смотрела «Взгляд». Оставив баул, бочонок и букет у вешалки, Олег прошел, на ходу прикрыв мамину дверь, к телефонному столику, сел в кресло и набрал номер:

— Валерий? Здравствуй, это Олег. Мне необходимо срочно увидеть тебя… А хоть сегодня… Прямо-таки сейчас… Без тебя не могут обойтись? Ну что ж, тогда я завтра с утра буду у вас на базе.

Олег швырнул трубку, потом, опомнившись, набрал еще один номер. Прослушал шесть длинных гудков, положил трубку на аппарат, откинулся в кресле, закрыл глаза и сидел так долго.

Вышла из своей комнаты мама с чашкой в руках, увидя его, несильно удивилась:

— Это ты? Я тебя не ждала сегодня…

— «Я тебя не ждала сегодня и старалась забыть, любя», — и, не желая объяснять маме, что это — из Иосифа Уткина, вскочил, поцеловал ее в щеку, привычно-заботливо осведомился: — Как ты себя чувствуешь?

— Я-то как всегда, — мама включила торшер и приступила к осмотру путешественника, — а ты вот неважно. Похудел, синяки под глазами…

— Устал, — ответил Олег, — пойду душ приму.

Он принял душ, натянул штопаный свитер, домашние портки и уселся рядом с мамой досматривать бойкий «Взгляд». Волосатые, полуголые, в кожаной рванине и кандалах молодые люди приступили к тяжелому року. Мать с неослабным вниманием продолжала смотреть на экран, а Олег решил идти спать.

Он чистил зубы, когда раздался телефонный звонок. Глянул на часы двадцать минут второго. В одних трусах прошествовал в коридор, поднял трубку, сказал искусственно сонным голосом:

— Да.

— Олег, это Зоя говорит, — как всегда в ночи, трубка орала, как реальный собеседник.

— Какая еще Зоя? — решил не узнавать Олег.

— Да ты что, Олег, меня не узнал?

— Узнал, узнал, — заверил ее Олег. — Это я так шучу, по ночам.

— Не до шуток, Олег. Только что мне с базы позвонил врач. Валерию плохо.

— Что с ним?

— Врач говорит — серьезнейший сердечный приступ. Я сейчас к нему еду. Поедешь со мной?

— А чем я могу ему помочь?

— Да не помочь! Он все время тебя поминает, поговорить хочет.

— Где встречаемся?

— Ты по-прежнему в Неопалимовском живешь? — и в ответ на подтверждающее Олегово хмыканье: — Так вот, я через пятнадцать минут буду у автобусной остановки. Той, что между Плющихой и Садовым.

— Договорились. Буду ровно через пятнадцать минут.

Олег натянул джинсы, надел кроссовки, влез в джемпер и уже на ходу напялил куртку.

У самой двери его прихватила мать:

— Куда это ты в такую пору, сын?

— Приятелю одному плохо, мама. Сердце.

— А ты что — доктор?

— В какой-то степени! — рявкнул Олег и выскочил на лестничную площадку. Не стал вызывать лифт, помчался вниз по лестнице — так быстрее. Выскочил из подъезда, слегка остолбенел от ночной переулочной московской тишины и понял, что торопиться не надо.

Он шел по переулку. Еле слышно шумели на осторожном ветерке полысевшие тополя, чуть потрескивая, шумела под ногами сухая листва.

Вот и остановка. Он уселся на скамейку в стеклянном закутке, стал ждать. Из-под не доходящего до земли стекла поддувало. И скучно было в закутке. Решил погулять. Он прогуливался по тротуару и слушал редкие звуки автомобильных моторов. Чаще — на Садовом, реже — на Плющихе. Все заглушили дьявольским ревом рокеры, промчавшиеся по Плющихе в Лужники. Опять тишина. И наконец, вывернулся с Плющихи в переулок «жигуленок», который приближался, слепя включенными фарами и тормозя. Олег поднял руку.

«Жигуленок» остановился рядом с ним. Ослепленный фарами, он не видел, кто за рулем, но ведь некому здесь останавливаться, кроме Зои. Он шагнул на проезжую часть и протянул руку, чтобы открыть переднюю дверцу.

Он не почувствовал удара, не успел почувствовать, просто то, что он видел, закрылось сиреневой пеленой, и ему стало все безразлично.

Через неопределенное время он на мгновенье прорвался сквозь сиреневую пелену и понял, что его куда-то везут. Но за пеленой было лучше, и он опять ушел за нее.

Олег пришел в себя, когда его волокли по страшной лестнице без перил. Его руки были крепко схвачены сзади чем-то жестким и холодным. Волокли его двое, волокли неаккуратно, рывками, которые больно отзывались в затылке. Дотащили до второго этажа и хотели привалить к стенке у рваной нежилой двери, но он замычал, и тогда его поставили на ноги.

Ушла пелена, все прояснилось, будто киномеханик поправил фокус. Где-то вверху, этажа через два, желто светила забытая лампочка, давая возможность кое-как рассмотреть место действия. Лестничная площадка дома, поставленного на капитальный ремонт, к которому еще не приступали. Двое плохо различимых граждан на площадке. Один возился у двери с ключом открывал, другой, прислонившись к стене, посматривал на Олега.

— Входи, — сказал Олегу тот, что возился с ключом, он наконец открыл ее.

Олег вошел во тьму. Сзади щелкнули выключателем.

Вероятно, здесь когда-то была однокомнатная квартира, остатки перегородок наталкивали на эту мысль. Теперь же Олег находился в помещении, которое и комнатой назвать нельзя: справа — руины кухни, слева — неэстетично открытый взорам сортир, два наглухо заколоченных досками окна. Правда, мебель весьма сносная: широкая тахта, большой круглый стол с придвинутыми к нему четырьмя стульями, два кресла по углам, сервант с посудой.