Музыка под занавес

— Мой перевод еще очень приблизителен. В некоторых местах я откровенно гадала. Нет, вы как хотите, а мне нужно поработать над этим стихотворением как следует.

Шивон кивнула, потом вспомнила еще об одной вещи:

— Можно мне еще раз воспользоваться вашим знанием русского?..

Найдя в сумочке диск с записью раннего выступления Федорова, она опустилась на колени перед музыкальным центром. Ей потребовалось некоторое время, но в конце концов Шивон сумела отыскать место, когда беспокойный микрофон Риордана уловил русскую речь.

— Послушайте вот это… Что они говорят?

— Здесь только два слова. — Коулвелл пожала плечами. — Русский отвечает на телефонный звонок; он говорит только «Да?» и «Слушаю».

— Что ж, мне все равно нужно было проверить. — Шивон извлекла диск из приемного устройства и, поднявшись на ноги, снова потянулась к блокноту. — Можно мне на время взять этот первый перевод? — спросила она. — Вам я пока оставлю диск, так что можете работать над более точным вариантом сколько душе угодно.

— А что, между Александром и этим бизнесменом, Андроповым, были очень напряженные отношения?

— Не знаю, не уверена.

— Но ведь это же мотив, правильно?! После долгого перерыва они встречаются на поэтическом вечере, и Александр адресует Андропову свой экспромт. А если потом они снова встретились в том баре, про который вы говорите…

Шивон предостерегающе взмахнула рукой:

— Мы даже не знаем, видели ли они друг друга, когда находились в баре, поэтому я бы очень просила вас, доктор Коулвелл, никому ничего не рассказывать. В противном случае вы можете очень серьезно осложнить наше расследование.

— Я все понимаю.

Скарлетт Коулвелл кивнула в знак согласия, и Шивон, вырвав из блокнота листок, аккуратно сложила его пополам, потом еще раз пополам.

— Позвольте на прощание дать вам один совет, — сказала она, пряча листок с переводом в сумку. — По-моему, в последней строке своего экспромта Федоров цитирует «Шотландскую славу» Бернса. Речь там идет не о «своре негодяев», как вы написали в переводе, а о «мошеннической шайке». Помните: «Проклятие предавшей нас // Мошеннической шайке!»?..

Коулвелл задумчиво кивнула.

39

Ребус сидел возле койки Морриса Гордона Кафферти.

Предъявив дежурной сиделке свое удостоверение, он поинтересовался, не навещал ли кто-нибудь больного, но сиделка покачала головой. Никто не приходил, потому что ни одного настоящего друга у Кафферти не было, хотя сам он не раз смеялся над Ребусом, называя его то «одиноким ковбоем», то «свихнувшимся одиночкой». Жена Кафферти давно умерла, сына убили много лет назад, а самые доверенные сообщники из тех, с которыми он когда-то начинал, один за другим исчезли после серьезной размолвки с боссом. В большом доме Кафферти остался теперь только охранник, да и тот, скорее всего, думал главным образом о том, кто и когда заплатит ему в следующий раз. Несомненно, Кафферти имел дело с большим количеством бухгалтеров, маклеров, адвокатов (их имена наверняка были известны Стоуну), но Ребус понимал, что эти люди вряд ли явятся сюда, чтобы проведать своего работодателя.

Кафферти по-прежнему находился в палате интенсивной терапии, но еще в коридоре Ребус случайно подслушал разговор двух ординаторов, жаловавшихся на нехватку мест в отделении реанимации. Наверное, подумал он, Кафферти переведут в общую палату. Или, если кому-то из адвокатов удастся разблокировать его счета — в частную палату для очень важных персон. Пока что его жизнь поддерживали многочисленные проводки, трубочки, вздыхающие и попискивающие на разные голоса машины с мерцающими экранами и мигающими лампочками. К одной руке была подключена капельница. Провода, подсоединенные к черепу Кафферти, измеряли мозговую активность. Его обнаженные руки казались совершенно белыми, а покрывавшие их седые волоски топорщились, точно серебряные проволочки. Поднявшись со стула, Ребус наклонился как можно ближе к лицу Кафферти в надежде, что тот почувствует его присутствие и это как-то отразится на приборах, но ничего не изменилось. На всякий случай Ребус проследил провода, которые шли от неподвижного тела к приборам, а от приборов — к розеткам на стене, но, насколько он мог судить, здесь все было в порядке. Кафферти по-прежнему оставался без сознания, но и смерть, по заверениям врачей, ему не угрожала — еще одна причина для перевода больного в обычную палату. В самом деле, нуждается ли овощ в интенсивной терапии?

Чуть склонив голову, Ребус разглядывал ногти, суставы и широкие запястья Кафферти. Он был крупным мужчиной — крупным, но не особенно мускулистым. Кожа на шее Кафферти обвисала кольцевыми складками, челюсть расслабленно отвисла, а из приоткрытого рта торчала какая-то трубка. В уголке губ Ребус разглядел серебристый след засохшей слюны и подумал, что с закрытыми глазами Кафферти выглядит совершенно безвредным и даже каким-то жалким. Это впечатление усиливали редкие, сальные волосы, сохранившиеся кое-где на черепе гангстера. Никто не удосужился вымыть Кафферти голову, и волосы неряшливо липли к коже.

Графики и таблицы, вывешенные в изножье кровати, Ребусу ровным счетом ничего не говорили. К примеру, вот эта линия упорно шла вверх — хорошо это или плохо? Он не знал и невольно подумал, что именно к цифрам и непонятным картинкам свелась сейчас вся жизнь Кафферти.

— Просыпайся, старый мерзавец! — прошептал Ребус на ухо Кафферти. — Хватит притворяться… — Он бросил быстрый взгляд на мониторы, но там снова ничто не изменилось. — Меня не проведешь, я же знаю, какой крепкий у тебя череп. Просыпайся, Кафферти, я жду!

Никакой реакции. Только в горле Кафферти что-то заклокотало, но и это ничего не значило: подобный звук он издавал примерно каждые тридцать секунд. Что ж, подождем…

Ребус снова опустился на стул. Когда он появился в больнице, сиделка спросила, не приходится ли он пациенту братом. «А что?» — спросил Ребус. «Вы очень на него похожи», — ответила сиделка и ушла. Ребус счел, что должен рассказать об этом Кафферти, но, прежде чем он успел открыть рот, в нагрудном кармане его рубахи завибрировал мобильник.

Достав телефон, Ребус с опаской покосился на дверь — он знал, что в больницах не всегда разрешают пользоваться мобильной связью.

— Какие новости, Шив?

— Андропов и его водитель побывали на вечере Федорова в Поэтической библиотеке. Федоров, скорее всего, заметил его в публике и узнал, поскольку выдал обличительный экспромт. И на русском языке. Я думаю, что экспромт был направлен именно против Андропова. Если ты не в курсе, экспромт — это…

— Я знаю, что такое экспромт, — перебил Ребус. — Что ж, весьма любопытно, весьма…

— А как твои дела? Тебя отпустили?

Он не сразу понял, что она имеет в виду, а когда понял — рассмеялся негромко.

— Меня никто не собирался задерживать. У них нет ничего, кроме следов крови на бахиле, которая — кровь, я хочу сказать, — относится к той же группе, что у Кафферти.

— А где ты сейчас?

— Решил навестить нашего тяжелобольного.

— Господи, Джон, ты хоть понимаешь, как это может выглядеть?!

— Я не собираюсь душить его подушкой, Шив.

— Но что будет, если вскоре после твоего ухода Кафферти вдруг отбросит коньки?

— А вы неплохо соображаете, сержант Кларк.

— Тебе нужно убираться оттуда как можно скорее!

— Где ты меня подберешь?

— Я должна вернуться в участок.

— А разве мы с тобой не договорились арестовать шофера?

— Мы с тобой ничего подобного делать не будем.

— Ты хочешь сказать, что собираешься сначала посоветоваться со Старром?

— Да.

— Он знает это дело не так хорошо, как мы, Шивон.

— Там и знать особенно нечего. На данный момент у нас ничего нет — никаких фактов, никаких улик. Одни догадки и твои фантазии.

— Вот тут я с тобой не согласен. Картинка потихоньку начинает вырисовываться. Разве ты не чувствуешь?

За разговором Ребус снова поднялся со стула, но только затем, чтобы еще раз вглядеться в лицо Кафферти. Один из приборов громко загудел, и Шивон издала протяжный вздох.