Маленький портной и шляпник

- А что рыба?..

- Ах да, совсем забыла... Так вот! В первый раз, когда я для него приготовила рыбу, а для госпожи хотела сделать мясо, он сказал, что не стоит, что она будет есть то же, что и он... Он сам относил ей еду...

- Я знаю... Он был скуп?

- Скорее, расчетлив...

- Что вы хотите, Кашудас?

- Ничего, господин комиссар... Я все знал...

- Что мадам Лаббе мертва?

- Нет, но что настоятельница Святая Урсула и мадам д'Отбуа...

- Что вы мне рассказываете?

- Он собирался их убить...

- Почему?

Но зачем что-то объяснять, зачем показывать фотографию выстроенных в ряд девушек с медалями на груди теперь, когда нечего и надеяться, что он получит двадцать тысяч франков?

Если бы еще можно было поделить? Он в нерешительности приглядывался к старой служанке, но понял, что она ни за что не согласится.

- И еще веревочка...

- Какая веревочка?

- Та, которую я обнаружила на днях, когда наводила порядок в его мастерской. Он не желал, чтобы я там убирала. Я сделала это в его отсутствие, потому что в комнате было очень грязно. И за шляпами увидела свисавшую с потолка веревочку. Я потянула за нее и услышала тот же звук, как если бы госпожа стучала сверху в пол своей палкой... Тогда я вам и написала...

- Как там мой костюм, Кашудас?

- Будет готов, господин комиссар... А что вы сделали с шляпником?

- Я оставил двух своих людей у "Кафе де ла Пэ" на тот случай, если он вдруг прервет партию... Письмо этой доброй женщины мы получили сегодня утром... Остается теперь найти тело мадам Лаббе; возможно, оно спрятано в погребе или закопано в саду...

Его обнаружили спустя час не а саду, а в погребе, где оно покоилось под слоем бетона. Теперь в доме шляпника было людно - местный комиссар, следователь, заместитель прокурора, два врача - один из них завсегдатай "Кафе де ла Пэ", - не считая разных бездельников, которые одному богу известно как проникли в дом.

Люди сновали по всему дому, все трогали, все ящики были открыты, а их содержимое вывалено, матрасы и подушки вспороты. В семь часов на улице собралось более тысячи человек, а в восемь - жандармерия была вынуждена сдерживать взбешенную толпу, в ярости кричавшую: "Смерть ему!"

Господин Лаббе тоже находился здесь, невозмутимый и важный, у него был слегка отсутствующий вид, на запястьях - наручники.

- Начали вы с того, что убили свою жену...

Он пожал плечами.

- Вы задушили ее, как и остальных...

Здесь он уточнил:

- Не как остальных... Руками... Она слишком страдала...

- А точнее, вам надоело ухаживать за ней...

- Если угодно... Вы слишком глупы...

- Затем вы принялись убивать подруг вашей жены. Почему?

Пожатие плечами. Молчание.

- Потому что они имели привычку время от времени навещать ее, не могли же вы каждый раз говорить, что она не желает никого видеть.

- Если хотите... Раз вы считаете себя хитрее всех!

Шляпник встретился взглядом с Кашудасом, он словно призывал маленького портного в свидетели. Кашудас даже покраснел. Он стыдился этой своеобразной близости, которая возникла между ними.

- День рождения... - мог бы подсказать Кашудас комиссару.

День рождения мадам Лаббе приходился на следующую субботу. А ведь каждый год в этот день подруги, включая настоятельницу Святую Урсулу, приходили все вместе навестить ее.

Разве не следовало к этому дню их всех ликвидировать?

- Он сумасшедший? - напрямик спросил комиссар в присутствии господина Лаббе, обращаясь к врачам. - Скажите-ка, Лаббе, вы сумасшедший, а?

- Весьма возможно, господин комиссар, - произнес тот мягко.

И подмигнул Кашудасу. Сомнений не было: он подмигнул ему, как сообщнику.

"Глупцы!.. - казалось, говорит он. - Мы-то с вами понимаем друг друга..."

Однако маленький портной, потерявший двадцать тысяч франков - ибо только что он окончательно потерял-таки двадцать тысяч франков, которые ему почти что полагались, - смог лишь улыбнуться улыбкой слегка натянутой, но дружеской, во всяком случае благодушной, потому что вопреки всему их связывало что-то, что они пережили вместе.

Другие, те, из "Кафе де ла Пэ", наверное, ходили вместе с шляпником в школу; некоторые, быть может, жили с ним в одной казарме.

Он же, Кашудас, разделил с ним, если можно так сказать, преступление.

А это порождает все-таки совершенно иную близость!

1950