Маленький портной и шляпник

Вопрос жизни и смерти...

- То же самое, Фирмен...

Еще стакан белого вина. Он так боялся, что шляпник выйдет за ним следом! Потом, уже сделав заказ, он подумал, что если шляпник выйдет первым, то, вероятно, для того чтобы устроить ему засаду в каком-нибудь из темных уголков улицы де Премонтре.

Уйти раньше - опасно.

Уйти после - еще опасней.

Но не мог же он, однако, оставаться здесь навсегда?

- Фирмен...

Он пребывал в нерешительности. Он знал, что делает это напрасно, что будет пьян, но он уже не в состоянии поступить иначе.

- То же самое...

Не на него ли станут смотреть с подозрением?

МАЛЕНЬКИЙ ПОРТНОЙ ПРИСУТСТВУЕТ ПРИ КОНЧИНЕ СТАРУШКИ

- Как Матильда?

Кто-то произнес эти два слова. Но кто? К этому времени голова у Кашудаса стала тяжелой, и, возможно, он заказал уже седьмой стакан белого вина? Его даже спросили, не отмечает ли он рождение очередного младенца. Вероятно, эти слова произнес Жермен, бакалейщик. Впрочем, это не имело никакого значения. Все они были почти одного возраста, от шестидесяти до шестидесяти пяти лет. Большинство учились вместе сначала в школе, а затем в коллеже. Вместе играли в шары. Обращались друг к другу на "ты". Были гостями друг у друга на свадьбе. Наверное, у каждого из них лет в пятнадцать или семнадцать была подружкой та, которая потом стала женой друга.

Были тут и другие: группа мужчин от сорока до пятидесяти лет, готовых принять эстафету, когда старших не станет, которые играли в карты в левом углу "Кафе де ла Пэ". Они были чуть более шумные, приходили позднее, около пяти, поскольку еще не добились соответствующего положения.

- Как Матильда?

Эту фразу маленький портной слышал почти каждый день. Вопрос произнесли с неохотой, как спросили бы:

"Дождь все идет?"

Потому что Матильда - жена шляпника - уже целую вечность стала чем-то вроде легенды. Верно, она тоже была молоденькой девушкой, как другие. Быть может, кое- кто из играющих здесь ухаживал за ней и целовался с ней в укромных уголках. Потом она вышла замуж и, наверное, каждое воскресенье в десять часов, принарядившись, отправлялась к мессе.

Вот уже пятнадцать лет она живет на антресолях, таких же, как у Кашудаса, прямо напротив него. Занавески на окнах раздвигались редко. Ее он не видел, лишь бледное пятно ее лица едва угадывалось в дни генеральной уборки.

- Матильда? Хорошо...

Иначе говоря, ей не хуже, она по-прежнему парализована, ее все так же усаживают каждое утро в кресло, укладывают каждый вечер в постель, но она еще не умерла.

Говорили о Матильде и о других вещах. Об убийце - немного, потому что в "Кафе де ла Пэ" делали вид, будто не слишком интересуются подобными делами.

Кашудас не посмел уйти из страха, что шляпник тут же покинет кафе и пойдет за ним следом. Итак, он пил. Он делал это напрасно, но справиться с собой не мог. Два или три раза он заметил, что господин Лаббе поглядывает на бледный циферблат часов, висящих между двумя зеркалами, но не спросил себя почему. Лишь таким образом он узнал, что было ровно пять часов семнадцать минут, когда шляпник поднялся и стукнул монетой по мраморному столику - так он обычно подзывал Фирмена.

- Сколько?

Если, здороваясь, пожимали друг другу руки, то, уходя, прощались со всеми сразу. Одни говорили: "До завтра!", другие - "До вечера", поскольку некоторые вновь собирались здесь после ужина, чтобы сыграть еще одну партию.

- Он подстережет меня на улице де Премонтре и набросится в каком-нибудь укромном месте...

Только бы поскорей заплатить, выйти сразу вслед за шляпником и не потерять его из виду! Из них двоих он ниже и худее. Бежать он сможет быстрее. Лучше всего следовать за шляпником на небольшом расстоянии и при малейшем подозрительном жесте пуститься наутек.

Оба мужчины вышли один за другим с интервалом в несколько секунд. Любопытно, что играющие не посмотрели вслед шляпнику, а оглянулись как раз на маленького портного, который, похоже, был не в своей тарелке. Кто знает, не прошептал ли кто-нибудь: "Вдруг это он?"

Ветер дул все сильнее. На углах улиц он хлестал с такой силой, что заставлял согнуться вдвое или опрокидывал назад. Шел дождь. У маленького портного стало мокрым лицо, и он дрожал в своем тонком плаще.

Это не имело значения. Он шел по следам шляпника. Надо было держаться к нему поближе. Это единственный шанс на спасение. Еще триста метров, двести метров, сто метров, и он будет дома, он сможет укрыться, запереться до завтрашнего утра, до прихода комиссара.

Он считал секунды, и вот шляпник миновал свой магазин, где за прилавком смутно виднелась рыжая голова приказчика. И Кашудас тоже, сам того не замечая, прошел мимо своей мастерской, потому что некая сила заставляла его следовать дальше.

Как и незадолго до этого, никого, кроме них, на улице не было. Никого, кроме них, не было на улицах все более пустеющего квартала, куда они углублялись. Каждый ясно слышал шаги другого, как эхо собственных шагов. Значит, шляпник знал, что за ним идут.

А Кашудас умирал от страха. Он мог бы остановиться, повернуть назад, возвратиться домой? Несомненно. Может быть. Только такая мысль не пришла ему в голову. Как ни странно, он для этого был слишком испуган.

Он шел следом. Он шагал позади своего попутчика в двадцати метрах от него. Иногда у него вырывалось в пространство, в дождь, в ветер:

- Если это он...

Разве он еще сомневался? Не для того ли, чтобы выяснить все до конца, он решился на это преследование?

Время от времени оба с интервалом в несколько секунд проходили мимо освещенной лавочки. Затем друг за другом снова ныряли в темноту, и единственным ориентиром им служил шум их шагов.

- Если он остановится, я остановлюсь...

Шляпник остановился, и он остановился. Шляпник двинулся дальше, и маленький портной, с облегчением вздохнув, зашагал вновь.

По городу ходили патрули, масса патрулей, если верить газете. Чтобы успокоить население, полиция ввела в действие, как считалось, сверхнадежную систему надзора. Действительно, они - сперва Лаббе, потом Кашудас повстречали троих в мундирах, ступавших тяжелой походкой, и Кашудас услышал:

- Добрый вечер, господин Лаббе!

А ему в лицо направили луч фонарика и ничего не сказали.

Старых женщин на улицах не было. Даже интересно, где преступник находил своих старушек. Они, наверное, скрывались дома, выходили только днем, и их по возможности сопровождали. Осталась позади церковь Святого Иоанна с едва освещенным порталом. Но вот уже три недели, как старушки, наверное, не приходили сюда за спасением.

Улицы становились все уже. Виднелись пустыри и дощатые заборы между отдельными домами.

- Он выманивает меня из города, чтобы убить...

Кашудас не был смельчаком. Ему делалось все страшнее. Он готов был кричать "спасите!" при малейшем движении шляпника. Если он и следовал за ним, то помимо своей воли.

Тихая улица с новыми домами, все тот же шум шагов, потом вдруг - ни звука. Ни звука - потому что Кашудас остановился в то же мгновение, что и человек, за которым он шел и которого не видел.

Куда же делся шляпник? Тротуары были темны. На улице горело всего три фонаря, вдалеке один от другого.

Светилось несколько окон, и из какого-то дома доносились звуки фортепианных аккордов.

Играли одно и то же, видимо, этюд - Кашудас не разбирался в музыке, непрерывно повторяемый учеником, с неизменной ошибкой в конце.

Дождь перестал? Во всяком случае, он больше не замечал, что идет дождь. Он не отваживался ступить ни вперед, ни назад. Его тревожил малейший шум. Он боялся, что этот проклятый инструмент помешает ему услышать шаги.

Та же музыкальная фраза, пять раз, десять, и внезапно - стук закрывшейся крышки рояля. Ясно. Урок закончился. Из дома донесся шум, крики, верно, маленькая ученица, получив свободу, присоединилась к своим братьям и сестрам.

Кто-то одевался, собираясь уходить, и говорил, по-видимому, мамаше: