Железный крест

Села на диван и осторожно открыла первую тетрадь.

Знакомый почерк… Глаза скользили по строкам. С замиранием сердца читала она о любви матери к Хансу, о том, как в один прекрасный день Эльси поняла, что у нее будет ребенок.

В конце третьей тетради Эрика добралась до отъезда Ханса и данного им обещания вернуться. Эрика почти физически ощущала охватившую Эльси панику — проходили дни, потом недели, а Ханс не давал о себе знать. У Эрики все сильнее дрожали руки. А когда она добралась до последней страницы, ее начали душить слезы. Она плакала и не могла остановиться, дочитывая страницы, исписанные красивым почерком матери.

~~~

Бурленге, 1946 год

Он так и не вернулся. Поцеловал на прощание, сказал, что через несколько дней приедет, и уехал. А она ждала. Сперва спокойно, потом начала слегка волноваться, потом волнение перешло в нарастающую панику — а вдруг он не вернется никогда? Вдруг он ей изменил? Ей и ребенку? Она была так уверена… у нее даже в мыслях не было подвергать сомнению его слова, она считала само собой разумеющимся, что он любит ее так же, как и она его, — безумно и безоглядно. Наивная, глупая девчонка… Сколько таких было, и она ничему не научилась…

Она рассказала все матери, понурив голову, не смея взглянуть Хильме в глаза. Что он ее обманул, что она поверила в его обещания и теперь носит его ребенка. Мать выслушала ее молча. Тяжелая, гнетущая тишина повисла в кухне — и впервые за все время Эльси стало по-настоящему страшно. В глубине души она надеялась, что мать обнимет ее и скажет что-то вроде: «Ничего, успокойся, девочка, все образуется… Что-нибудь придумаем». И прежняя Хильма наверняка так бы и поступила. Но смерть Элуфа словно унесла с собой какую-то часть души матери, иначе она продолжала бы любить дочь и понимать, даже несмотря на позор. У нее хватило бы на это сил.

Вместо этого мать, ни слова не говоря, начала собирать чемодан — положила все самое необходимое и отправила беременную шестнадцатилетнюю девочку поездом в Бурленге, где на хуторе жила ее сестра. Дала ей конверт с письмом и даже не пришла проводить на вокзал — коротко попрощалась, повернулась спиной и пошла в кухню. Для поселка придумали версию — Эльси едет учиться в школу домоводства.

С тех пор прошло пять месяцев. Несмотря на растущий с каждым днем живот, она работала на хуторе наравне со всеми — с утра до вечера. С каждым днем все сильнее болела спина, с каждым днем все мощнее ощущались упругие толчки в животе. Она пыталась заставить себя возненавидеть этого ребенка — и не могла. Это был их ребенок, ее и Ханса, и Эльси не могла ненавидеть ни Ханса, ни ребенка, который объединил их в единое целое. Но все было уже решено. Ребенка у нее заберут сразу после рождения и отдадут на усыновление. Другого выхода нет, сказала Эдит, ее тетка, сестра Хильмы. Ее муж Антон взял на себя заботу о практической стороне дела, но постоянно ворчал: ну и дочка у жениной сестры, потаскушка, ложится под первого попавшегося мужика… Эльси не возражала — не было сил. К тому же так оно и получалось — Ханс наобещал с три короба и исчез.

Схватки начались рано утром. Сперва она решила, что это обычная, уже привычная боль в спине, которая будила ее по утрам. Но потом боль прекратилась и возникла опять — жующая, изматывающая. Часа два повертевшись в постели так и эдак, она наконец поняла, в чем дело. Прижав руки к крестцу, Эльси доплелась до спальни Антона и Эдит и осторожно разбудила тетку. Дальше события развивались с невероятной быстротой. Ей приказали немедленно лечь в постель, а старшую дочь Эдит послали за акушеркой. На плите кипел большой чан с водой, на столе росла стопка чистых полотенец, и Эльси становилось все страшней и страшней.

К вечеру боли стали невыносимыми. Акушерка давно приехала и грубо, презрительно осмотрела Эльси, ясно давая понять, что ничего хорошего о шестнадцатилетних распутницах не думает. Эльси чувствовала себя в стане врагов. Ни у кого не нашлось для нее ни улыбки, ни доброго слова, а ей казалось, что она умирает. Каждый раз, когда на нее накатывала волна нестерпимой боли, она судорожно вцеплялась в края кровати и до крови закусывала губу, чтобы не закричать. Казалось, кто-то сверхъестественно сильный старается разорвать ее пополам. Вначале между схватками она успевала немного прийти в себя и перевести дыхание, но под конец боль стала почти непрерывной, и каждый раз молнией вспыхивала мысль — все, это в последний раз. Я умираю.

Должно быть, она произнесла это вслух, потому что акушерка злобно сверкнула на нее глазами и прикрикнула:

— Не кривляйся! Сама нагуляла, не на кого жаловаться.

Эльси не протестовала. Она все крепче сжимала железные трубы по краям кровати, так что суставы побелели. Она даже представить себе не могла, что в мире существует такая боль. Боль была повсюду, в каждой жилке, в каждой клеточке ее тела. Она боролась с ней, превозмогая желание потерять сознание и отдаться боли без остатка. Делай со мной что хочешь. Но каким-то уголком сознания она понимала, что не имеет на это права: это ее ребенок, ее и Ханса. И она родит его, даже если это будет последнее, что она сделает в жизни.

Характер боли изменился. Теперь Эльси чувствовала, как ее безжалостно распирает изнутри. Краем глаза она заметила, как акушерка довольно подмигнула тетке.

— Скоро уже, — сказала она и положила руку Эльси на живот. — А теперь, как только я скажу, тужься изо всех сил и скоро родишь.

Эльси услышала ее слова, но не ответила. Она ждала, что будет дальше. У нее и без слов акушерки появился позыв натужиться и изгнать из себя эту распирающую силу.

— А теперь давай! — скомандовала акушерка.

Эльси прижала подбородок к груди и натужилась изо всех сил. У нее не было чувства, что это помогло, распирающая боль никуда не делась, может быть, стала чуть легче, но, по-видимому, она сделала все правильно — акушерка одобрительно кивнула.

— Жди следующей схватки, — строго сказала она.

Эльси чувствовала, как опять нарастает это давление изнутри, и, когда оно стало совершенно нестерпимым, последовала новая команда.

На этот раз она почувствовала, как давление сразу уменьшилось.

— Головка родилась… — услышала она, как сквозь пелену. — Еще раз потужимся, и…

Эльси зажмурилась и увидела перед собой лицо Ханса. Ей сейчас было не до него, и она опять открыла глаза.

— Давай! — крикнула акушерка.

Она стояла между ног у Эльси и строго смотрела на нее. Эльси опять прижала подбородок к груди, подтянула колени и натужилась что есть сил.

Что-то влажное выскользнуло из нее, и она в изнеможении откинулась на насквозь пропотевшую простыню. Первое, что она почувствовала, — облегчение. Долгие часы мучений окончились. Она устала так, как не уставала ни разу в жизни. Если бы ей сейчас приказали шевельнуть пальцем, она бы не смогла.

Но в эту секунду она услышала крик. Пронзительный крик, который заставил ее приподняться на локтях.

Она всхлипнула, увидев ребенка. Это было само совершенство. Весь в слизи и крови, он, наверное, разозлился, что его вытащили на такой холод — и, несмотря на все, это было само совершенство. Эльси откинулась на подушки. Интуиция подсказывала ей, что она видит ребенка в первый и последний раз. Акушерка перерезала пуповину, смоченной в теплой воде мягкой тряпочкой вытерла новорожденного и надела на него крошечную, но все равно великоватую батистовую рубашечку с вышивкой — тетка нашла ее в одном из своих сундуков. Никто не обращал внимания на Эльси, а она не могла отвести глаз от младенца. Ее сердце готово было взорваться от переполнявшей его любви, она старалась запомнить малейшую подробность. Она молчала, и только когда Эдит с ребенком на руках пошла к выходу, ей удалось произнести: