Приговоренный к власти

— Вы намекаете на то, что я сидел? — язвительно спросил Лешка.

— Я не могу на это намекать потому, что впервые об этом слышу. Я вам просто предлагаю устроить общее совещание и выработать некий кодекс чести, или, назовем изысканно, предвыборный этикет, чтобы не позориться перед своими избирателями. Вы не против такой встречи?

— Нет, — без раздумий ответил Лешка. — Кто собирается?

— Основные претенденты. Ваш покорный слуга. Генерал Дмитрий Дмитриевич Топорков и, быть может, еще один скандальный человек, но с авторитетом в городе. Остальных полдюжины желающих баллотироваться мы не принимаем в расчет по причине их незначительности.

— Когда и где?

— Вы не могли бы сегодня, скажем, часам к шести приехать на мою дачу? Это рядом с Каменском, найти очень легко.

— Записываю адрес.

Любомудров с точностью опытного штурмана быстро объяснил, как найти его дачу, попросил не опаздывать, простился, и на этом разговор закончился.

— Ну, вот, — сказал Лешка. — Меня приглашают в Каменск.

— Предлагают открытый бой? — лениво спросил Журавлев, а Феоктистов захохотал.

— Вы мне нравитесь, Александр Степанович, хотя я вас вижу всего второй раз! Но прошу понять, сегодня в бизнесе и политике Отечества понятия «открытый бой» нет! Точнее будет так: схватки делятся на три этапа. Сперва вежливо знакомятся друг с другом и ведут официальные, респектабельные переговоры, даже не пиная друг друга ногами под столом. На втором этапе стараются выкопать друг другу яму.

— А третий? — поинтересовался Журавлев.

— А на третьем — заказывают киллера!

— Ну уж, ну уж! — отмахнулся Журавлев. — Картина, быть может… э-э… и имеющая право на реальное существование, но ее нельзя назвать типичной. Во всяком случае, будем надеяться на это.

Феоктистов обернулся к Лешке.

— Ты едешь?

— Или — ехать… Или плюнуть на все.

Журавлев заметил насмешливо:

— Не кокетничай. Ты поедешь, какой бы разумный совет мы тебе ни дали. Поедешь. Все, что мы можем тебе посоветовать, — будь осторожен. В каждом слове и поступке.

— Я съезжу к матери Антонины, — Феоктистов поднялся. — Не люблю эту скупердяйку и сквалыгу, но, быть может, что-то прояснится с покойницей. Перетряхну ее наследство, так сказать. В конце концов, никто не уходит с белого света, не оставив после себя каких-то следов.

— А банк, Сергей? А налоговая инспекция?!

— Я им открыл все сейфы, все документы. Пусть работают спокойно. Сейчас я дам ценные указания по тайному телефону.

Феоктистов взялся за аппарат, а Лешка принялся восстанавливать порядок на книжных полках и столе.

Журавлев сцедил себе остатки кофе и сдобрил их коньяком.

Говорил Феоктистов односложно и непонятно, но когда положил трубку — лицо у него заметно изменилось, а голос был напряженный.

— Так, господа. Еще одна новость, которая нас мало порадует… Погиб Малишевский. Обнаружен на новой квартире, пораженный электротоком… Собирал новую аппаратуру.

— Случайность? — неуверенно спросил Лешка.

— С кем?! — дернулся Феоктистов. — С Малишевским, который с пеленок возится с электроигрушками? Пусть все вокруг кричат, что это случайность, а я утверждаю, что его прихлопнули! Ах, дурачок! Ну, как же все они, предатели, не понимают, что после того, как сделают свое черное дело, становятся не нужны и даже опасны.

— Опасно это становится для нас, — равнодушно сказал Журавлев. — Если все увязать в единую систему, то мы имеем перед собой… э-э… решительного и жесткого противника.

— Если все увязать в систему, — кивнул Феоктистов. — Я поехал.

Через четверть часа уехал на телевидение и Журавлев.

Оба ушли, договорившись перезвониться вечером. Лешка остался один и времени подумать до отъезда в Каменск совсем не оставалось, а подумать, и как следует подумать, надо было бы.

По дороге в Каменск требовалось еще сделать небольшой крюк — к пикету ГАИ у городка Мытищи, а потому на размышления не оставалось ни минуты.

Он спустился во двор, сел в машину, выехал на улицу и остановился у первого же коммерческого ларька, не приглядываясь, что там продают. Любой из ларьков, на чем бы ни строил свое благополучие, алкоголем торговал всегда. Лешка прикинул, что может пить майор ГАИ? И остановился на двух бутылках дорогой водки, но на всякий случай прихватил и виски — вдруг майор уже избалован? Завернув свои подарки в красивый, пестрый пакет, он положил их на пол машины — чтоб не разбились при торможении, если свалятся с сиденья, — и помчался к Кольцевой московской дороге.

До Ярославского шоссе долетел за четверть часа, а там до Мытищ и вовсе рукой подать.

В Мытищах раза четыре постоял на красном свете, пересидел одну пробку, проехал городок насквозь и остановил машину напротив уже знакомого пикета ГАИ.

Он вылез из машины и прихватил пакет с бутылками. Нес их с таким видом, будто там колбаса и молоко детишкам на ужин.

Около стакана пикета, у края проезжей части, стоял младший лейтенант. Тот же немолодой майор, который утром останавливал Лешку, сидел внутри своего стеклянного кабинета и что-то писал, словно канцелярист-производитель, а не боец автомобильных дорог. Никакого народу в камуфляже и с автоматами вокруг не наблюдалось.

Лешка приоткрыл двери будки и сказал вежливо:

— Добрый день.

Майор оторвался от записей, покосился на Лешку и кивнул. По его глазам Лешка догадался, что майор его вспомнил и узнал. Иначе и быть не могло — у этих людей цепкая, тренированная память, она их и кормит. Но он все же спросил:

— Вы меня узнаете, товарищ майор?

— Много всяких ходют, — ответил тот со спокойной деловитостью и кивнул на стул, приглашая садиться.

На один свободный железный стул Лешка сел сам, а на спинку другого повесил свою сумку так, что бутыльцы едва слышно звякнули. Он знал, что слух у майора должен быть тонкий и опытный.

— У меня вот какое дело… Попросту хочу спросить: меня утром обыскивали по наводке? По доносу? История со сбежавшим солдатом при автомате из разряда сказок?

Майор внимательно посмотрел ему в глаза, потом перевел взгляд на пестрый пакет, снял его со стула, одну за другой вынул бутылки и рассмотрел этикетки. Но молчал.

— Так как? — спросил Лешка.

— Хорошие напитки потребляешь, — одобрил майор. — Дело знаешь.

— Ага, — поддакнул Лешка. — На день рождения еду.

— Не перебирай там. Будет запах на обратной дороге, останешься без прав. Солдаты с автоматами, понятно, из частей убегают тоже. Но на этой неделе такого не было.

— Значит, сообщили номер машины? — негромко спросил Лешка.

— В столицу нельзя оружие ввозить. Автоматы, к примеру. Или пистолеты… ТТ. Мы за этим делом следим. И всякий сигнал должны проверять.

Он взял бутылку виски, пристукнул ею о стол, словно сказать хотел, что разговор окончен, а пакет с водкой повесил на место.

— Удачного дежурства, — сказал Лешка, подымаясь.

— Хорошо погулять, — майор углубился в свой журнал.

Лешка взял слегка облегченный пакет и вышел из стеклянного дворца.

Он добрел до машины и сел к рулю. Он понимал, что мчаться сейчас надо было не в Каменск, а в Болшево, мчаться до первого телефона-автомата и звонить Лане, чтобы найти ее и поставить все на место. Чтобы понять хотя бы такой пустяк: если уж она подставила его, сообщив по своим каналам, что он везет оружие, то почему не положила оружие в багажник, когда Лешка отказался его забрать? И вообще требовалась ясность во всем, начиная с августа девяносто первого, потому что все началось тогда. Он вдруг ясно понял: все, что происходило с ним сегодня, началось в те августовские дни, когда убили в видеотеке соседа-грузчика Авдюшко, продолжилось, когда Лешка защищал Белый дом, когда устремился останавливать вертолеты Топоркова, сел за решетку, вернулся, начал новую жизнь, а старая, прежняя, тянула и тянула из прошлого к нему свои цепкие руки. Или он сам, по собственной неосторожности потянулся к своему прошлому, которое следовало забыть. К прошлому, которое, быть может, — вдруг осенило Лешку, тянется не только в август 91-го года, а еще дальше, в годы его армейской службы. Иначе неясно, почему в его жизни опять всплывают Топорков, Охлопьев и все, что с ними было связано. А следовательно, сегодня, через час, по логике жизни, он наверняка встретит людей того состава — включая Алену. Нет, жизнь не делится на периоды, ничто в ней не обрубается, все тянется одной сплошной лентой — от рождения и до последнего часа.