Чужая осень (сборник)

Забросив «дипломат» под диван, жду Свету, нервно сбрасывая пепел в блюдце, потому что пепельницы в этом доме никогда не было, и волнуюсь, словно предстоит первое в жизни свидание с женщиной. Удивительно, но я с мальчишеским нетерпением жду ее, словно боясь, что Света так и не появится и вместо любовного свидания предстоит горечь разочарования, как бывало давным-давно. Хотя гораздо чаще они приходили, женщины, чьи имена и лица стирались из памяти: медлительные северянки, пылкие гагаузки, длинноногие полячки, сентиментальные немки, страстные украинки, большегрудые семитки, томительные гречанки, не говоря уже о тех, чью кровь Южноморск смешивал в разнообразный коктейль, создававшийся не одно столетие. Не потому ли в нашем городе столько талантливых мужчин и прекрасных женщин, что импульс к их появлению дала сама природа, создав из генетических кодов разных народов своеобразную человеческую породу. Много их было, женщин, любивших меня; выполняя свой интернациональный долг, пришлось переспать и с вьетнамкой, и с негритянкой, носившей такое имя, что я его и не смог выговорить.

А вот сейчас почему-то волнуюсь. Странно, оставаясь хладнокровным перед постоянной опасностью много лет подряд, я жду женщину, давно принадлежащую мне, словно единственное спасение. Наверное, в том и заложена мудрость природы мужчины. «Что опьяняет сильнее вина: женщины, лошади, власть и война». А в этом ряду женщина стоит на первом месте.

Наконец-то я ее дождался, теряя последние капли терпения, пока она принимала душ, и как только Света появилась в комнате, мгновенно отошли куда-то далеко все планы и заботы и не осталось ничего, кроме ее тела, золотившегося под неверным светом ночника, прохладной кожи, где нет ни единого миллиметра, по которому не прошли бы мои губы, не стало вечера, ни сменившей его ночи и куда-то насовсем исчезло утро. Соловьиная трель заставила размежить веки, я прошептал имя Оли, испуганно ощупал пустовавшее место рядом и, окончательно проснувшись, выдвинул антенну телефона.

Света давно на работе, на часах было двенадцать, я уходил, не зная твердо: навсегда или все-таки сумею вернуться. Поэтому перед тем как захлопнуть дверь, я осторожно положил ключи на письменный стол, тихо толкнул дверь и с какой-то непонятной радостью пошел навстречу собственному жизненному выбору.

Студент, по всему видать, тоже не спал нынешней ночью, но в отличие от меня утро не подарило ему короткой передышки. Дверь открыл Сережа и обычно невозмутимое лицо несло явную печать тревоги.

— Предположение подтвердилось, — чуть тише обычного сказал он, когда мы вошли в комнату и остановились на крохотном островке пола, свободного от книг.

Студент не обратил никакого внимания на мое появление, он с обезьяньей ловкостью рыскал по книжным полкам, и его горящий взгляд даже не намекал на усталость; незаменимый специалист приводил в ход всю свою гигантскую бухгалтерию, потому мы с Рябовым пока казались чем-то лишним у него под ногами: Сережа едва успел увернуться от какой-то массивной книжки, которую Студент яростно отшвырнул в сторону.

Я подошел к письменному столу, за которым Студент колдовал над доставленной ему картиной из подвала «Солнышка». Он успел расчистить ее, отделить от внутренней стороны холста клеенку; вместо хаотических линий, белых вытянутых лиц и черных многоточий на холсте оживало море, тяжелые пенистые валы накатывались на еще полностью нерасчищенный берег…

— Вы можете увидеть подпись на оборотной стороне холста, — оторвал меня от раздумий Студент, сжимавший с победоносным видом какую-то тетрадку.

Готически вытянутые буквы разделялись крохотным расстоянием, и только «а» и «з» были связаны непрерывающейся линией краски.

— Дату я еще не расчистил, — сказал Студент несколько возбужденным тоном, — но не ошибусь, если это 1861 год. Более ранние работы Айвазовский подписывал «Гай», кроме того, вот сведения об этой работе, есть даже репродукция «Берег моря», собственность А. В. Зайкова.

— Зайков умер много лет назад, — заметил я и спросил: — сколько тебе еще нужно времени, чтобы выяснить, кому сейчас принадлежит это полотно.

— Вам не хуже меня известно, что оно несколько раз переходило из рук в руки, — не замечал собственного хамства Студент с победоносным видом, — но через день-другой ответ будет найден.

— Сколько раз я говорил тебе, чтоб ты перестал возиться со своей бухгалтерией на уровне девятнадцатого века, уже двадцатый заканчивается, придурок, — взревел я на Студента, меняя свой обычный тон, — тебе зачем компьютер купили? Ройся теперь в своем мусорнике, не слазь с телефона, но чтобы через сутки я знал, кому принадлежала эта картина в прошлом году.

Студент, видя меня таким рассерженным впервые, с удивлением раскрыл рот.

— Заткни пасть, — продолжал я таким тоном, что Рябов был вынужден взять меня за руку, — и работай, — чуть мягче добавляю перед тем, как споткнуться о кучу книг и открыть дверь.

— Сережа, нужно организовать параллельный поиск, вся трудность в том, что Зайков был художником, а не коллекционером, у него, как и у каждого из рисующей братии, находились картины, иконы, но это, сам понимаешь, случайность, всерьез Зайков не собирал. Поэтому после его смерти все осталось без внимания. Если бы он собирал по-настоящему, я бы лучше Студента знал, к кому идти. А так даже не подозревал, что у Зайкова могла быть такая интересная вещь.

— Поэтому ты от злости на себя перекинулся на Студента, — невозмутимо покачал головой Сережа. — Сегодня же подключу к этому делу человека, но нужно спешить.

— Почему? — удивляюсь я.

— Как только он начнет действовать, это привлечет внимание. Студент тоже своей картотекой не обойдется. Значит, им все станет известно. Понятно, что кто-то из своих работает.

— Тогда нужно взять за койла Дубова, и пусть это видит его кассир. Он побежит и приведет нас куда следует.

— Оксана сказала, что Роман планирует летом интересное путешествие, говорил, скоро разбогатеет, — подтвердил Рябов справедливость нашей переигровки первоначального плана. — Жалко, что столько возились с «куклой». Ночь пропала.

— Не пропадет твой скорбный труд. Зато все чисто, сходится по документации. Предстоят события, после которых, возможно, там будут рыть вовсю. Так что перестраховка необходима. Кроме того, иногда, чтобы выиграть в драке, я специально давал возможность провести удар по собственному корпусу. Чтобы противник раскрылся. Фотограф работает?

— Он снимает клиентов на морвокзале.

— Сегодня его звездный час, Сережа. Мобилизуй всех ребят.

— У них как раз сейчас тренировка.

— Наступает время, когда деньги на нашего мастера должны окупиться полностью. И перестань шептать ему, чтобы он щадил меня, в спортзале я такой, как и все. Дубова приведешь ко мне на дачу. Там и разберемся. А Рыбкин папа…

— Подстрахует Фотографа, если нервы у кассира крепкие.

— Подвал прикрыт?

— Завтра там начнется ревизия. Кто-то намекнул комсомолу, что его обманывают. Дубов должен написать заявление?

— Просто подписать его. Пока не наступил горячий летний сезон, он обязан использовать отпуск. Он же директор, сам себе голова, и пламенные слова «не возражаю», кроме меня, поместить на его заявлении некому. Пусть никого не удивит, если он ненароком исчезнет.

От земли по-весеннему тянуло холодом, хотя почки на деревьях усиленно набухали. В доме было сыро, гораздо прохладнее, чем на улице, и я пожалел, что ограничился легкой курточкой. Раскрытые окна пустили в дом потоки начинающего прогреваться воздуха, я затопил печку и с удовольствием подумал, что Ромчик Дубов заслужил своим поведением такой теплый прием.

Перепуганный Дубов о чем-то несомненно подозревал, когда его приволокли сюда, в дом, где ему ни разу не приходилось бывать. И чтобы клиент побыстрее раскололся, его сперва следовало успокоить.

— Привет, Ромчик, — ласково спрашиваю его я, — говорят в отпуск собрался, может денег на дорогу одолжить в качестве аванса за очередного «Бегемота»? Как дела в твоем салоне неземной красоты произведений великого искусства?