Грузовой лифт

— Ну вот, с неприятностью покончено!

Она показала мне кончик своего влажного рукава.

— Что это было?

— Капли воска от свечки.

Это заявление неприятно удивило меня. Я видел пятна и хорошо знал, что это не воск.

— Что вы будете пить?

— Ничего. Мне нужно вернуться домой. Не забывайте, у меня там дочка одна.

Сооружения Драве в лунном свете напоминали строения из кубиков. Сажа и копоть, овладевшие всем кварталом, еще не успели покрыть стены, и белая штукатурка четко выделялась в эту декабрьскую ночь.

— Ну вот, — вздохнула мадам Драве, — мы сейчас расстанемся.

Который час? Я посмотрел на часы.

— Без четверти двенадцать.

— Через пятнадцать минут Божий сын родится еще один раз. Как вы думаете, он искупит однажды все грехи мира?

Мне вдруг стало смертельно скучно.

— Мне плевать на все грехи мира, мадам Драве. Мне плевать на весь этот мир. Все, что сейчас меня интересует, это вы. Мне плохо от одной только мысли, что мы с вами, может быть, больше не увидимся…

— Мы увидимся.

— В другой жизни? — проворчал я.

— Не будьте несправедливым! Не хотите ли выпить в последний раз перед этой вещей полночью?

Не покидать ее! Видеть ее еще! Слышать ее еще!

— Да! Да! Да!

Она открыла темные ворота. Я вновь очутился во дворе с грузовиками вдоль стен, с горами бумаги под стеклянным навесом, с запахом клея и картона.

— Что он переплетает, ваш переплетчик? Книги?

— Да. А еще обслуживает разные агентства.

Когда мы вновь очутились в грузовом лифте, она неожиданно прижалась ко мне, и пока стальная клетка поднималась, она поцеловала меня так же страстно и горячо, как в первый раз.

Лифт остановился, а мы продолжали дико сжимать друг друга в объятиях. Ее нога скользнула между моих ног, я крепко сжал ее.

Теперь у нас был один рот, одно дыхание.

— Пойдем, — сказала она, неожиданно отталкивая меня.

Движение было настолько сильным, что я потерял равновесие.

Она открыла дверь и повторила то, что сказав первый раз:

— Осторожно, здесь ступенька.

4. ВТОРОЙ ВИЗИТ

Мы вошли к ней без шума, чтобы не разбудить спящего ребенка.

Только когда мы были уже внутри, она закрыла за собой дверь и включила свет. И вот тогда она закричала. Точнее, это был не крик, а нечто напоминающее стон.

— Что случилось? — взволнованно прошептал я.

Ее глаза были прикованы к вешалке в вестибюле. На ней висело темно-серое пальто с велюровым воротником. Когда мы уходили, пальто не было. Это пальто наводило страх. Она старалась не дышать и прислушивалась, словно по тишине в квартире хотела определить, где опасность.

Опасность была!

Я чувствовал это с той уверенностью, которая убивает всякий страх.

— Это пальто вашего мужа? — прошептал я. Она быстро кивнула головой.

— Значит, он здесь?

Я собирался еще что-то сказать, но она быстро закрыла мне рот ладонью. Она продолжала прислушиваться. Самым страшным было это пальто и абсолютная тишина в квартире. Я отстранил ее ладонь, но не выпустил из рук, будто старался придать женщине смелости. Я слышал, как громко стучит ее сердце. Я опять задал вопрос, делая ударение на каждом слоге:

— Он не должен был вернуться? Она отрицательно покачала головой.

— Может быть, он переоделся и ушел? Пожатие плеч. Она колебалась.

— Может быть, он лег спать?

В тишине раздавался лишь мой свистящий шепот. Наверное, я был похож на немого. И еще — немые так шумят!

Она снова отрицательно покачала головой. Казалось, женщину вывела из равновесия не столько опасность этого присутствия, сколько его дерзкий характер.

— Вы хотите, чтобы я ушел?

Предлагая ей это, я боялся сойти за труса. Персонаж, желающий быть галантным в подобной ситуации, выглядит довольно пошло, к тому же мне нисколько не хотелось спасаться бегством. Я как раз был настроен побравировать перед ревнивым мужем. Энергия во мне искала выхода.

Она колебалась и ничего не ответила. Я прекрасно понимал то неловкое положение, в котором она оказалась. Она не знала теперь, что делать дальше — бежать или, наоборот, противостоять.

Потом она неожиданно решилась и спросила почти уверенно:

— Ты здесь, Жером?

Тишина! Острая тишина, которая вонзалась в наши натянутые нервы. Я пожал плечами:

— Я же сказал, что он ушел. Увидев, что вас нет, он решил провести ночь в другом месте…

На этот раз я уже не шептал. В знак согласия женщина опустила ресницы. В салоне не горел свет, значит, там никого не было. Она прошла по коридору, открывая по дороге все двери. Одна из них выходила в детскую, с нее она и начала. Я тоже заглянул и увидел малышку Люсьенну, спокойно спящую в кроватке из светлого дерева.

На стене висел цветной плакат, изображающий Дональда Дака, на полу валялись игрушки.

Дверь напротив детской вела в спальню. В комнате никого не было, постель не разбирали, там стояла португальская кровать с двумя колоннами в ногах и жутко заставленной полкой у изголовья.

— Вот видите — никого нет!

Для полной уверенности она заглянула в кухню и в гостиную.

Никого нет! Она почувствовала себя спокойнее.

— Не понимаю, почему он пришел ночью. Это так не вяжется с его привычками.

— Может быть, он хотел пожелать вам счастливого Рождества?

— Он? Видно, что вы его не знаете! Действительно здесь какая-то тайна… Пойдемте выпьем, скоро полночь…Я обнял ее за талию.

— Уже полночь. Я поднял палец. — Послушайте! Башенные часы медленно отбивали двенадцать ударов. Низкие звуки вибрировали в неподвижном ночном воздухе.

— Поцелуй меня, — неожиданно попросила она. —Мне страшно!

Я снова обнял ее.

— Сильнее! Сильнее! Мне страшно…Она была крайне возбуждена и прижималась ко мне с такой страстью, что мне стало не по себе.

— Ну-ну, успокойтесь. Чего вы боитесь? Я здесь…

Она открыла стеклянные двери салона и зажгла свет.

Сцена была ужасной. На диване, который я занимал во время первого визита, лежал мужчина. Его ноги были на подушках, а головой он прижимался к подлокотнику. На нем был темно-синий костюм. Левая рука покоилась вдоль тела, а правая, неестественно выгнутая, находилась между его щекой и спинкой дивана. Часть черепа у него вообще отсутствовала, то, что было между правым виском и затылком, превратилось в кровавую кашу. Пуля прошла насквозь, а затем рикошетом ударила в потолок, оторвав большой кусок шпаклевки. У мертвого были закрыты глаза, а губы слегка приоткрыты, на одном из передних зубов блестела золотая коронка.

Женщина молчала. Она походила на тонкое подрубленное дерево, которое вот-вот упадет. Я быстро схватил ее за плечи и вытащил в коридор. Она была смертельно бледна, подбородок у нее дрожал.

Она уставилась на висящее на вешалке пальто, как на труп.

— Это ваш муж? — спросил я наконец едва слышно.

— Да.

Издалека доносилась песня, мелодия возникала, словно ветер, из бесконечности, сначала отрывками, а потом разрастаясь.

Я вернулся в маленький салон. Труп рядом с рождественской елкой; казался галлюцинацией. Мсье Драве было лет тридцать довольно благородные черты лица, слегка выпуклый квадратный подбородок волевого человека.

Очень осторожно я обошел диван. Я не собирался ни до чего дотрагиваться, просто искал какое-нибудь письмо или записку, объясняющие причину его самоубийства. Ничего такого не было.

Может быть, найдут позже в одежде…

Легкий шум заставил меня обернуться. Я увидел ее в проеме двери, она прижалась к косяку и смотрела на своего мертвого мужа скорее с изумлением, чем испуганно. Она не понимала.

— Он что, действительно мертв? — спросила она.

— Да.

Вопрос был просто лишним. Когда у человека в голове дыра наподобие такой, он не может быть живым.

И как только ему пришла мысль застрелиться рядом с этой веселой елкой, олицетворяющей жизнь? Столик с напитками по-прежнему находился перед диваном, на нем стояли рядом наши рюмки, в одной оставалось еще немного шерри, в другом — коньяку.