Черные кувшинки

Винсент подошел совсем близко.

Теперь Поль знал ответ на свой вопрос. Губы Винсента раздвинула не улыбка, а злобная гримаса. В тот же миг Поль наконец увидел руку, даже две. Это были руки Винсента. Они мелькнули у него перед глазами и исчезли. Но переместились Полю на плечи и подтолкнули его в воду.

Полю хотелось драться. Перевернуться и влепить как следует этому ненормальному. Он же сильнее. Намного сильнее.

Но он не мог даже пошевелиться. Его тело было парализовано.

Две руки упорно спихивали его в воду.

Ледяная вода дошла Полю до носа и рта, залила глаза.

Последнее, что увидел Поль, были розовые пятна, танцующие на поверхности воды.

Они напомнили ему картину Фанетты.

Больше он ничего не видел.

80

Я продолжала медленно брести по дороге к Крапивному острову. Ришар Патерностер, здешний крестьянин, наконец отпустил меня, щедро снабдив дружескими советами. «В вашем возрасте, дорогая, не слишком разумно так далеко уходить от дома. Да еще в такую жару… Зачем вы туда идете? Хотите, я отвезу вас домой? И, ради бога, будьте осторожны. Тут хоть и грунтовка, но есть лихачи, которые по ней гоняют, как по асфальту. Туристы… Помешались на своем Моне. Все ищут Крапивный остров… Видели только что мотоцикл? Ведь как летел! А вот, кстати, еще один лихач!»

И правда, над дорогой поднялось охряное облачко пыли.

Мимо фермы проехал синий «Форд-брейк».

Это был «форд» Дюпенов. Из-за пыли я еле успела рассмотреть пассажиров.

Жак Дюпен с пустым взглядом сидел за рулем. Рядом сидела заплаканная Стефани Дюпен. Плачешь, милая? Ну плачь, плачь. Это только начало, можешь мне поверить.

Проклятая дорога, когда же она кончится? Я плелась по ней и плелась, ощупывая палкой рытвины; до Крапивного острова оставалось пройти пару сотен метров. Хорошо бы поскорее. И Нептун куда-то запропастился. Я знаю, что эта глупая псина обожает удирать далеко от дома, носиться за детишками, увязываться за прохожими или гонять по лугу кроликов.

Но здесь, в этом месте…

От внезапного страха у меня сжалось горло.

— Нептун?

Ну вот наконец-то Крапивный остров!

Как ни странно, этот кусочек суши, зажатый между двумя реками, всегда навевал мне мысли о крае света. На самом деле это не остров, не будем преувеличивать, а полуостров. Здесь всегда ветрено, и тополя шелестят листвой. Можно подумать, что жалкий ручеек шириной в два метра, именуемый Эптом, несет сюда океанические ветра. Иначе говоря, когда я ступаю на этот заросший крапивой лужок, всегда складывается впечатление, что меня занесло на окраину мира. Только Моне сумел это понять…

— Нептун!

Я люблю подолгу стоять здесь и смотреть на другой берег. Мне нравится это место. Я буду о нем жалеть.

— Нептун!

Я крикнула погромче. Куда девалась собака? Тревога во мне переросла в настоящий страх. Куда он удрал? Я свистнула — я еще умею свистеть. Нептун всегда прибегает на мой свист.

Я ждала.

Одна.

Ни звука. Никаких признаков Нептуна.

Я попыталась себя вразумить. Что за глупые страхи?! Это место так на меня действует! Я давным-давно перестала верить в зловещие предзнаменования, роковые совпадения и прочую чепуху. Ничего случайного на свете не бывает. Просто…

Господи! Где моя собака?

— Нептун!

От крика у меня заболело горло.

Я снова и снова кричала:

— Нептун! Нептун!

Тополя молчали, онемев навсегда.

Ох.

Вот и он. Возник неизвестно откуда, выскочил из папоротников справа от меня и бросился к моим ногам. Смотрит хитрющими глазами, как будто просит прощения за то, что пропадал невесть где.

— Ладно, Нептун, пошли назад.

Картина вторая

ЭКСПОЗИЦИЯ

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

25 мая 2010 года

(Луг в Живерни)

ОТРЕЧЕНИЕ

81

Я вернулась с Крапивного острова. На сей раз за фермой Ришара Патерностера я свернула не к мельнице «Шеневьер», а направо, где рядом расположены три автомобильные стоянки. Нептун крутился рядом. Со стоянок начали разъезжаться автобусы и легковушки. Отдельные обормоты-водители, сдавая назад, не давали себе труда посмотреть в зеркало заднего вида и пару раз чуть не наехали на меня. Я стучала палкой им по ветровому стеклу. Ни один не посмел огрызнуться. Даже извинялись.

Вы уж меня простите, каждый развлекается как может.

— Пошли, Нептун.

Наконец я выбралась на шоссе Руа. Прошла немного вперед, до сада Моне. Народу было еще полно, каждому хотелось насладиться видом роз и кувшинок. И то сказать, денек сегодня выдался на славу. До закрытия сада оставался примерно час, но туристы, преодолевшие по пути сюда многие километры, покорно выстраивались в очередь и гуськом продвигались по садовым дорожкам. Так выглядит Живерни в пять часов вечера. Практически метро в час пик.

Я рассеянно смотрела на толпу. В следующую секунду я перестала видеть туристов. Я видела только ее.

Фанетту.

Я видела ее со спины, на берегу пруда с кувшинками. На ветках глицинии лежала ее картина. Я догадалась, что Фанетта плачет.

— Что тебе от нее надо?

Толстяк Камиль стоял на другом конце пруда, на зеленом мостике, над которым свешивались ветви плакучей ивы. Вид у него был дурацкий. В руках он держал маленькую картонку.

— Что тебе надо от Фанетты? — повторил Винсент.

— Да я… Я просто… — смущенно забормотал Камиль. — Хотел ее утешить… Ну и поздравить. У нее же сегодня день рождения. Я принес ей открытку…

Винсент вырвал открытку из рук Камиля и окинул ее быстрым взглядом. Обыкновенная открытка. На лицевой стороне — репродукция «Кувшинок» Моне в лиловых тонах. На обороте — короткая надпись: «С днем рождения! Одиннадцать лет!»

— Ладно. Я ей передам. А сейчас оставь ее в покое. Фанетте сейчас никто не нужен.

Оба мальчика посмотрели на другой берег пруда, где Фанетта яростно работала кистью.

— Как… Как она вообще? — тихо спросил Камиль.

— А ты как думаешь? — ответил Винсент. — Как мы все. Ошарашена. Сначала узнали, что Поль утонул. Потом эти похороны под дождем. Но ничего, она отойдет. Несчастный случай, что поделаешь. Бывает.

Толстяк Камиль заплакал. Винсент не обратил на это никакого внимания. Повернулся к нему спиной и пошел вокруг пруда, бросив напоследок:

— Не волнуйся, я передам ей твою открытку.

Тропинка вокруг пруда сворачивала налево и ныряла в заросли глициний. Едва оказавшись под их защитой, Винсент сунул открытку себе в карман, и пошел к японскому мостику, раздвигая руками слишком низко склонившиеся к тропинке ирисы.

Фанетта стояла спиной к нему и всхлипывала. Она поднесла самую широкую, почти малярную кисть к палитре, на которой смешала самые темные свои краски.

Темно-коричневую. Антрацитово-черную. Густо-пурпурную.

Черную.

Фанетта наносила на свою радужную картину беспорядочные мазки. Она не смотрела по сторонам и ничего не пыталась воспроизвести на холсте — она хотела выразить неутолимую боль своей души. Как будто на пруд, наполненный играющей в лучах солнца водой, спустились сумерки. Фанетта оставила нетронутыми лишь несколько кувшинок, которые оживила, прикоснувшись к ним тонкой кисточкой в желтой краске.

Редкие звездочки во мраке ночи.

— Камиль хотел прийти, — тихим голосом сказал Винсент, — но я его не пустил. Сказал, чтобы он оставил тебя в покое. Он хотел поздравить тебя с днем рождения.

Винсент дотронулся рукой до кармана, но так и не вытащил из него открытку. Фанетта молча выдавила на палитру новый тюбик черной краски.

— Фанетта, зачем ты это делаешь? Ты же…

Фанетта повернулась к нему. Глаза у нее покраснели от слез. Той же тряпкой, какой она вытирала кисти, она провела себе по щеке, оставив на ней черный след.