Смерть под кактусом.

Неистовство закончилось так же внезапно, как и началось. В комнате воцарилась тишина, которую прерывал только мой жалобный скулеж. Чуть приоткрыв веки, я огляделась. Жорж стоял, прислонившись бедром к бильярдному столу в паре метров от меня: руки скрещены на груди, а выражение лица такое, будто он только и ждет, когда я прекращу придуриваться и продолжу. Всхлипнув для порядка, я снова села.

— Я что-то не то сказала? — осторожно спросила я, уже осознав, что если бы он хотел, то обломал бы палку об меня. Но он сломал ее о стол, а это хоть что-нибудь да значило. — Другой версии у меня нет...

— А ты уверена, что это те самые серьги?

— Конечно. Он мне сам показал их в казино. Работа старинная, не спутаешь. К тому же я их знала с детства.

Жорж задумался. Пока он решал свои проблемы, я занялась тем же. Приступ ярости может значить только одно — Жорж понял, что Шах его дурит. Чем? Хочет кинуть соратника и в одиночку добраться до тайника? Я задумчиво прикусила губу и уставилась на потолок. А ведь Шах ничего не знал о тайнике. По крайней мере, до той поры, пока не нашел мою сумочку с фотографиями. После этого он начал задавать мне вопросы. И явно прятал серьги от Жоржа. Жорж ничего не знал о них... А Шах о тайнике... Кто кого начал дурить первым? И почему Жорж так взбесился, когда узнал...

— А кто из вас ее убил?

Реакция Жоржа на мой внезапно родившийся вопрос была довольно забавна. Он широко улыбнулся:

— Как ты могла подумать? Убивать женщин столь преклонного возраста...

— Значит, Шах?

— Думаешь, тебе будет легче, если узнаешь? Знаешь умную поговорку о знаниях и крепком сне?

Поговорку я знала. Однако те самые знания, на которые весьма непрозрачно намекнул собеседник, вдруг выстроились в голове ровными стройными рядами и, колыхнувшись, начали движение. Для меня сейчас более актуальна поговорка: «Язык мой...»

— Хм! А что же ты там делал? — Я почувствовала, как в груди, подобно кипящему крошеву раскаленной лавы, растекается безудержное желание мести. — Ведь ты же был там? Тогда?

Жорж несколько мгновений смотрел мне в лицо, но сейчас в глазах было какое-то другое выражение, знакомое. Такое знакомое, что я нахмурилась, стараясь вспомнить. Смех, тихий смех... Мысль ускользала проворной ящерицей в мокрой траве, но я поняла... Жорж... решал...

— Это ты был у меня ночью в квартире? — Я вдруг рассмеялась. — Ты...

Как я сразу не поняла?

Конечно, это был он. Этот странный, ни на что не похожий смех. Так может смеяться только тот, кто совершенно не умеет этого делать. Тогда его взгляд буравил мой затылок... И он решал... свернуть мне шею или нет? И что он решит сейчас?

За окном давно стемнело. Сжавшись в комок, я сидела в широком кожаном кресле, уткнувшись носом в коленки, и тщетно старалась унять дрожь. Молча глотая слезы, я бездумно глядела в слепое окно, путаясь в хороводе бессвязных мыслей. Свет в комнате не горел, и неясные, размытые тени темными кляксами растекались по блестящему паркету. Давила глухая тишина, стоявшая во всем доме, мне хотелось всхлипнуть, но горло немело от горькой, неглотаемой боли. Мне не было страшно, но чувство странного, почти физического опустошения не давало покоя ни уму, ни телу.

«Что это было? — навязчивая мысль кружилась, повторяясь бесконечное количество раз, — что это было? Может быть, я спала? Я спала... Нет, нет... не спала. Я человек в трезвом уме и твердой памяти... Я была... Была в твердом уме... Ничего не могу понять... Что это было? Может это... — внезапно осенившая мысль заставила меня выпрямиться, — гипноз?»

Так было или иначе, но я спрыгнула на пол и суетливо завертелась по паркету, отчаянно стараясь найти оправдание тому, что произошло, и чего никак не могла понять...

— ...Это ты был у меня ночью в квартире? — Я вдруг рассмеялась. — Ты... Как я сразу не поняла? Коньяк, значит, любишь?

Конечно, это был он. Этот странный, ни на что не похожий смех. Так может смеяться только тот, кто совершенно не умеет этого делать. Тогда его взгляд буравил мой затылок... И он решал... свернуть мне шею или нет? И что он решит сейчас? Испугавшись внезапно вырвавшихся слов, я умолкла. Так и замерла, уставившись на свои руки и втянув голову в плечи. Господи, ну почему мой мыслительный процесс всегда отстает от словообразовательного?

— Эй... ты... — вдруг услышала я и зажмурилась, твердо зная, что никто в мире не заставит меня посмотреть в лицо Жоржа. — Подойди сюда... — Какая-то неведомая сила подняла меня с дивана. — Возьми-ка... — С неимоверным удивлением я осознала, что Жорж протягивает мне кий. — Покатаем?

«Он сумасшедший, — подумала я, ошарашенно моргая на темный полированный бок палки, — мне придется играть с ним всю жизнь, до самой старости!»

Я убрала руки за спину и решительно покачала головой:

-Нет!

— Нет? — удивленно приподнял брови Жорж. — Почему?

— Потому что мы уже сыграли. И я выиграла. И ты обещал мне помочь. Я не буду больше играть, пока ты не поможешь моей подруге. Ты дал слово...

Он вроде бы задумался, осторожно почесывая концом кия висок. От напряжения у меня заныли икры. Жорж пожал плечами, неожиданно покладисто кивнув:

—А я и не отказываюсь... Сказал — значит, сделаю... Можешь считать, что подружка твоя уже бегает по травке и цветочки нюхает...

— Вот и хорошо, — поспешно отозвалась я, — значит, и говорить не о чем...

— Как не о чем? — прямо-таки изумился Жорж. — А ты?

«Так! — похолодела я. — Все-таки это пришло ему в его больную голову!»

— Что? — осторожно спросила я.

— Ты хочешь бегать по травке?

От бессильного отчаяния у меня запрыгали губы. Катать шары за собственную шкуру — не для моих нервов. К тому же мне больше нечего сказать ему под руку, так что... Жорж все еще стоял возле бильярда, разглядывая меня с садистским любопытством.

— Я хочу бегать по травке... — и я взглянула прямо в мертвую бездну темных зрачков, — но я не буду играть...

Бухающее сердце отсчитало несколько ударов. Жорж смотрел и молчал. Мне показалось, что сердце и вовсе перестало биться, когда его плечи едва различимо дрогнули и он плавно опустил скрещенные руки, словно развязал на груди тугой узел. Жесткая складка губ незаметно расслабилась, и насмешливое выражение пропало... Теряясь от происходящего, я вдруг почувствовала, как загорелись кончики пальцев, и страх стремительно исчезал, будто таял сахар в горячей воде. Напряжение, сковывавшее тело, ослабло, я глупо улыбнулась и вдруг поняла, что не могу оторваться от притягивающего словно магнит взгляда...

Он осторожно протянул руку и тихо позвал:

— Эй... иди сюда...

Его губы двигались завораживающе властно, и слова я скорее увидела, чем услышала. И, движимая каким-то необъяснимым чувством, любопытством или бог его знает чем, шагнула вперед. Теперь я не видела ничего, кроме бледного лица... Внезапно что-то легко коснулось моего горла... Я замерла, беспомощно раскинув руки в стороны. Кончик кия слабо дрогнул и плавно пополз вниз. Отполированное тысячами прикосновений рук дерево казалось живым и обжигающе горячим. В висках стучало. Не сумев справиться с усиливающимся головокружением, я закрыла глаза. А кий спускался все ниже, на мгновение задержался на ключице и потек дальше... Оставленный им след жег кожу, и я закусила губу, силясь сдержать рвущийся стон. Синий шелк на груди натянулся, противясь напору. Кий замер лишь на мгновение и скользнул вправо... Невесомая ткань послушно стекла с плеча... Сердце рвалось вон из тела, бешено гоня по жилам закипающую кровь, щеки горели, и невозможно было вздохнуть... Казалось, я теряю сознание, беспомощно барахтаясь в тугих потоках ревущего водоворота. И слышу откуда-то издалека глухой голос, шепчущий торопливо и невнятно, чувствую горячие, жгущие сквозь тонкую ткань руки... И тонкий кончик кия, мучительно медленно возвращающийся по собственному следу... Что это было?..

Как я снова оказалась в светлой комнате с голубыми шторами, не помню. Словно проснувшись, я открыла набухшие веки и испуганно огляделась. Я была одна. Несколько минут я сидела, обхватив руками гудящую голову, потом опомнилась и торопливо провела ладонью по горлу.