Фантастика и Детективы, 2013 № 9

— Да, пользуюсь. Ты знаешь, что нас осталось на одного меньше?

— А ты знаешь, что этих самых «нас» давно не существует? — парирует по старой привычке, вопросом вопрос, Каменщик.

— Ты не перерос эти глупые игры? Нельзя ли просто ответить?

— А почему ты спрашиваешь?

Когда-то давно, когда мы все были вместе, и горели желанием сделать мир лучше и чище, мы могли часами так перекидываться мячиками вопросов, раскрывая глубинные пласты бытия и договариваясь о том, в какой кабак пойти вечером. Но сейчас — к черту.

— Просто скажи мне, как найти Рифмача, и я уйду. Сиди тут сколько душе угодно — если она у тебя осталась.

— У меня-то осталась… — он не спеша набивал трубку, бормоча в седую бороду: — У меня-то, в отличие от некоторых, и душа осталась, и кое-что за ней.

Наконец, трубка готова, ароматный дым вьется под потолком.

— Смотри, — мой визави отодвигает дубовую панель на стене, за ней панель плазменная. Он щелкает пультом, повторяет: — Смотри!

На экране кот бегает за мышью. Мышь изворачивается. Мышь третирует кота как может и как хочет. Кот недалекий, прямой, как ломик, простой, как пенни. Мышь хитрая, изворотливая тварь, неприятная и недобрая. Жалко животное. Но смешно. Да, очень смешно. Не сдерживаюсь, ржу в голос.

— Вот видишь? — вкрадчиво шепчет Каменщик. — И ты с ними.

— Э… С кем? — не понимаю я.

— С ними, — он кивает на экран. Там титры, потом огромная львиная голова жутко скалится из тернового венца кинопленки, потом название: Том и Джерри.

Начинаю что-то понимать:

— Томас? Так это про него?

— А ты можешь предположить еще кого-то?

— Старик, это же просто детский мультик, расслабься, — хохочу я. — Одичаешь ты тут среди своих оков.

— Я нет. Я крепок, как скала, ты же знаешь. А вот ты в своем городе уже одичал. Одного Тома тебе для примера мало, хорошо, но неужели ты не видишь имя его противника?

— Джерри? Джереми? Иеремия?

— Ну конечно. Этот их вечный спор: твердолобый фанатизм против честного скептицизма, оголтелое фарисейство против святой простоты, Иеремия против Фомы. Приучают с младых ногтей, да не просто приучают — еще и свою линию проводят.

— Брось, — не сдавался я. — Ну иногда банан — это просто банан, что бы ни говорил по этому поводу наш с тобой бывший друг и подельник. Брось, в самом деле.

— Ты не агитируй. Пришел ко мне, не гонят тебя — ты и рад. Я свой предел по отступничеству давно выполнил. А ты — посмотри внимательнее. Лев в терновом венце, что тебе еще нужно? Книга и крылья, чтобы все стало понятно? Ты стал слеп! Хотя, я не удивляюсь.

— Да, когда кругом свет — немудрено ослепнуть. Так ты не хочешь помочь мне?

— Чем мог — помог по старой памяти. Иди с миром, да поскорее. Не испытывай мое долготерпение.

Резко поворачиваюсь на каблуках.

— Стой. Мантия не нужна тебе? Тогда в огонь ее. Очистительный огонь все примет, уж я-то знаю.

Пожимаю плечами. Бросаю пальто и шляпу в огонь — вещи вспыхивают синим, исчезают. За ними — исчезаю и я.

Что ж, снова туда, где море огней. Снова в людской водоворот Нового Вавилона. Иду, не разбирая дороги, по улицам, площадям и проспектам. Люди сторонятся, люди налетают на меня, бормочут извинения или проклятья. Что мне до них? Все эти колосья, ждущие своего жнеца, вообразившие себя центром вселенной. Когда-то…

Когда-то мы хотели спасти их. Всех. Потом не всех. Потом только некоторых. Тех, чьи души метались в этом огромном поле, над пропастью — поймать, не дать упасть.

Как давно это было.

Как давно.

Неважно. Сейчас все неважно — надо найти Рифмача. Каменщик сказал, что он кот. Я мог бы догадаться и сам, Кот-Баюн со своей вековечной лютней, созывающий на пир, бросающий горстями песок на ветер — песок времени в глаза, песок осторожности на ледяное поле страха и ненависти.

А где искать кота? Конечно, на крыше — или на помойке.

Но в этом городе шпилей и башен не счесть крыш, я уж не говорю о помойках. Если бы я захотел весело провести вечность, я бы с удовольствием принялся за осмотр их всех, и моросящая хмарь была бы моим спутником, и я отвлекался бы только для того, чтобы найти себе новый плащ и ленточку на борсалино.

Нет, так не пойдет. Нужна приманка. Нужно то, ради чего Кот-Баюн, кот Рифмач придет именно на мою крышу, или на мою помойку. Собственно, весь город большая помойка — освещенная огнями, наполненная гудками клаксонов, вопящей рекламой, джазом из репродукторов и криками нищих о милосердии. Помойка, смердящая адским коктейлем из перегара, дорогих духов, дешевых сигарет и плесени.

Отталкиваю неосторожного прохожего, что зазевался у меня на пути:

— Поезжай к себе на ферму и там рассматривай небоскребы, убогий.

Смотрит на меня долго, осуждающе. Мне нет дела до него. Раньше мы пытались в этом поле над пропастью поймать беззаботно играющие души, отвести их к свету, подальше от обрыва и мрака. Теперь нет. Теперь некоторые пошли дальше — и сами толкают их в пропасть, хуже: толкают им свой опиум, дурман, слепящий глаза, лишающий слуха — и одурманенные, ослепленные, оглушенные сами покорно идут к краю и меланхолично шагают вниз, как за звуками волшебной дудочки.

Стоп! Дудочкой. Так-так. Кажется, я понял — как приманить кота. Все-таки полезно иногда отвлекаться на посторонние темы.

Мне нужен крысолов. Сколько-то времени назад я видел очередную серию сообщений о его смерти, и все равно собирался, так или иначе, побеседовать с ним. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Осматриваю окрестности. В ночных блужданиях я забрел в один из самых веселых районов города. Кругом завлекают клиентов доступные женщины, не менее доступные мужчины, юркие мужички в неброских костюмах и широкополых шляпах толкают жаждущим из-под полы все виды морфийного дурмана. Некоторые так и зовут их — толкатели. Pushers.

Я не одобряю их, это не лучше — но, по крайней мере, честнее, чем то, чем занимаются мои бывшие братья. Впрочем, не мне их судить, и не я им судья. Мне надо найти Крысолова, и я снимаю с подгулявшего прохожего Федору, нахлобучиваю на себя. Широкие полы скрывают мое лицо, я снова сливаюсь с толпой несжатых ржаных колосьев. Краем глаза отмечаю высокую фигуру в темном балахоне. Из-под капюшона белеет голый череп, в костлявых руках какой-то древний сельхозинвентарь. Не сегодня, братец. Пока что я не твой, иди, собирай свою жатву где-нибудь еще. Смеется, скалит золотые зубы. Пожимаю плечами, отворачиваюсь. Передо мной три подъезда, приветливо освещенные красными фонарями.

Дом продажной надежды на лучшее, дом с веселыми женщинами, плачущими по утрам в подушки. Нет, вот куда мне точно не нужно, так это сюда.

Дальше часовня для тех, кому нужно срочно узаконить свои отношения — окрутят быстро и недорого, заходите, люди дорогие, заходите, да проходите, не задерживайтесь, видите же, очередь ждет. Ох, эта вера в то, что добрый боженька с небес освящает такие браки лучше, чем заключенные в городской ад-министрации, или бродягами на любой свалке, или медведями с балалайками в казачьем круге! Нет-нет, если мне потребуется когда-нибудь шагнуть с обрыва — я хочу сделать это не одурманенным, не ослепленным, не оглушенным. Что там Каменщик говорил? К черту. Все к черту.

Третий подъезд, ломбард. Скупка. Все продается и все покупается, это нормально. Мне туда. Попробую купить что-нибудь для вызова крысолова. Лучше всего что-то из этих новомодных предметов — впрочем, как получится.

Захожу. Колокольчик звонит приятно — как давеча в лифте. Но дверь захлопывается, падает тяжелый засов, гудит магнитный замок. Все серьезно. Красные бархатные портьеры шумно падают, закрывая вид из витрин на освещенную клетушку ломбарда.

— Эй, хозяева! Здравствуйте, дорогие, — касаюсь я полей Федоры, кричу в потолок.

— Здравствуйте, синьор, — низкий голос приветствует меня.

Из-за стойки выходит девица в глухом темном платье до середины бедра. Натруди бейдж: «Каридад София Андрэс». Лицо статуи — как будто мешок мела на него высыпали — только черные глаза, как два провала, и алые губы кривятся в усмешке: