Дотянуться до моря (СИ)

Аббас опоздал на полтора часа, ворвался в кабинет, как комета, и с порога начал рассказывать, с каких важных переговоров он сейчас был вынужден по моему зову сорваться. Если бы было времени еще полчаса, клиент точно был бы у нас в кармане, а так «недопитие» какое-то получилось, придется с человеком еще встречаться и, может быть, не раз. Что за срочность такая, шеф? Неужели нельзя было подождать до вечера, все равно видимся каждый день?

Он говорил это, нервно жестикулируя, то и дело поддергивая рукава модного с отливом пиджака. «Ролекс» на его запястье в свете люстры переливался всеми цветами радуги. Я положил перед ним на стол злополучный контракт, открытый на странице, где красной ручкой я обвел слова: «Срок поставки — 60 дней».

— Беата уверяет… — начал я, но Аббас не дал мне договорить.

— Ну, да, это сделал я, — спокойно признался он. — Заменил страницу в контракте. Не хочешь знать, почему?

Он был натянут, но говорил совершенно спокойно и уверенно.

— Вообще-то хотелось бы, — передернул плечами я. — Потому что без внятных объяснений, боюсь…

— Не продолжай, шеф, — снова перебил меня он. — А то скажешь что-нибудь непоправимое.

Его глаза были нервно прищурены, но в них пульсировала насмешка. Как тогда, на первом собеседовании, мне жутко захотелось сгробастать наглеца за лацканы отливного пиджака и вышвырнуть из кабинета, но я снова не сделал этого. Вместо этого максимально сухим тоном я сказал:

— Излагай.

И Аббас изложил. Когда с заказчиком, о котором шла речь, велись переговоры, он готов был взять у нас и сантехфаянс, и кухню, и еще кучу мебели, всего тысяч на полтораста баксов, но категорически не соглашался на срок поставки 90 дней — не больше 60-и, и баста. Тогда Аббас решил схитрить и, не будучи уверен, что может меня убедить, самостоятельно подменил страницу в контракте.

— В результате имеем, — подвел черту Аббас. — Если торгаши сорвут срок не больше, чем на тридцать дней, то при штрафных санкциях в ноль-одну процента в день это составит аж три процента, или четыре с половиной тысячи долларов. На другую чашу весов падает сто пятьдесят тысяч долларов оборотки, в которой сидит минимум пятнадцать процентов чистой прибыли — двадцать две с половиной тысячи. Так благо или вред я принес организации?

Я не знал, что сказать. В очередной раз я пасовал перед совершенно неординарным алгоритмом мышления этого человека. Я сгреб бумаги со стола, порвал напополам и выбросил в корзину.

— Объяснения приняты, — хмуро сказал я. — Вопрос закрыт.

Я не глядел на него, но кожей чувствовал, как его ироничная жжет мне висок. Аббас встал, молча направился к выходу, но уже в дверях остановился.

— То есть, принеся организации прибыль, которой в противном случае не было бы, ты не считаешь, что я прав, шеф? — задумчиво спросил он.

— Нет, — честно ответил я. — Не считаю. Деньги — это хорошо, но не всяким путем.

— Что ж, в следующий раз я буду осмотрительнее в выборе путей, — иронично сказал Аббас и вышел из кабинета.

Я с досадой посмотрел на закрывшуюся за ним дверь и хрустко сломал в руке карандаш. Я злился и не мог определить, на кого больше — на Аббаса, или на себя. Ну, чего меня не устроило в простом и изящном способе, которым Аббас решил с виду нерешаемую проблему? Чего я пустился в досужее морализаторство? Было ли это твердым моим убеждением, что не всякие пути хороши, или просто я завидовал Аббасу, в очередной раз доказавшему, что моей собственной игре он может быть лучше меня? Я не знал, а, может быть, просто не хотел дать себе честный ответ на этот вопрос.

«Жирный» заказчик с Рублевки в результате заказал все у нас, и Аббас, у которого после вскрытия его маленькой аферы козырей против «торгашей» стало существенно меньше, вопрос «ребром» о работе с этим заказчиком больше не ставил. Напряжение в наших с ним отношениях внешне никак не проявлялось: все так же были веселы вечерние «посиделки» в конторе с непременным его участием, Марина и Ива с детьми снова вместе поехали летом в теплые страны. Но что-то грозовое витало в воздухе, я хорошо помню это время и это ощущение приближающейся беды. И — грянуло. Август 1998 года, дефолт.

Курс доллара полетел вверх по траектории стартующей ракеты. Чтобы скинуть стремительно дешевеющие рубли, мы с Сашей решили оплатить в Италию все наши долги поставщикам, даже те, время по которым еще не пришло. Но в банках и на валютной бирже уже творилось черт-те-что, и наш платеж, который мы подписали 19 августа по курсу меньше 7 рублей за доллар, ушел «за бугор» в знаменательный день 9 сентября, когда курс был без копеек 21. Наш платеж уменьшился втрое, мы потеряли сазу больше 700 тысяч долларов. Посыпалась вся экономика страны. Банки не выдавали деньги с расчетных счетов, соответственно, не выплачивалась зарплата. Покупать сантехнику и заказывать новую мебель стало неактуально, продавщицы без дела слонялись по совершенно пустым залам магазина. «Просело» и большинство наших строительных заказчиков. Олигарх с рублевки приостановил работы и потребовал назад остаток аванса — 400 тысяч долларов. Кто-то, у кого работы были закончены, не мог заплатить по счетам и только молча разводил руками. Один прямо сказал: «Какой ремонт, какая мебель? Пока были ГКО (государственные казначейские облигации) я был богатый человек, а теперь я — нищий!» К ноябрю все работы на строительных объектах остановились.

Еще хуже обстояло дело с личными финансами, по крайней мере, у меня. Тысяч пятьдесят долларов я держал на картах «Столичного» и «Инкомбанка», основные же деньги — около полумиллиона — у меня лежали, раскиданные по депозитам. Выдачу по ним прекратили еще 17 или 18 августа, через пару-тройку дней стало невозможно снять деньги через банкоматы. Но за границей карты, вроде бы, еще действовали, и мы рванули, кто куда. Саша с Ритой, у которых была открыта американская виза, полетели в Нью-Йорк, я — в тогда еще безвизовую Прагу. Тридцать пять тысяч удалось снять «живыми деньгами», на остаток я купил билеты «Люфтганзы» первого класса с открытой датой вылета, которые, по теории, можно было сдать в любое время, получив назад наличные. Дома, где все цены были еще почти прежними, а за один доллар можно было выручить в два с половиной раза больше рублей, на такие деньги можно было безбедно прожить год. Но были такие нужды, на которые денег не найти было немыслимо, а кроме привезенного из Праги других поступлений не было. Через месяц в домашнем сейфе осталась тонюсенькая пачечка «зелени», которую даже резинкой было не перетянуть, тысячи полторы-две. Я отдал эти деньги Марине на хозяйство, наказав мне из их не давать ни под каким видом ни копейки.

То, что между нами с Сашей пролегла трещина, стало ясно, когда в ноябре я пришел к нему разговаривать о совершенно «горящих» долгах. Я знал, что за две недели до дефолта он закрыл все свои депозиты, потому что собирался покупать дом на Рублевке, в Горках-Х, но оформить сделку не успел. Деньги это были лично Сашины, к нашему общему бизнесу отношения не имеющие, но они были единственные, и их вполне хватало, чтобы, погасив самые срочные долги, пересидеть, переждать, перебиться. Вопрос был непростой, но я был абсолютно уверен, что Саша пойдет мне навстречу. Каково же было мое разочарование, когда оказалось, что дом Саша таки купил — неделю назад. «Понимаешь, старик, владелец упал в цене на тридцать процентов и согласился взять рублями! — с огнем в глазах рассказывал мне Саша. — Представляешь, как получилось выгодно?!» Я представлял — тысяч двести у Качугина должно было еще остаться. И — полный магазин итальянской сантехники. И несколько машин всякой интересной хрени, которую наши зарубежные поставщики, получив от нас платеж, решили дать нам на реализацию — так сказать, для поддержания штанов. Половина этого была моя, точно так же половина всех долгов по стройке была Сашина, и я напомнил об этом ему. Саша долго молчал, ходил по комнате, чего-то жевал, а потом сказал, что Рита денег на стройку не даст. «При чем здесь Рита? — опешил я. — Рита не владелец бизнеса!» «Да, но Рита — генеральный директор «Арми-Сана», — возразил Саша. — Деньгами распоряжается она». Я открыл было рот, но сразу его закрыл. Мы с Сашей, как совладельцы, назначили Риту «генеральным» своим решением, вдвоем только мы могли ее и снять. И — ясен пень — Саша смещать Риту не собирался. Перспективы судебного разбирательства с компаньоном в моей ситуации представлялись туманными и, главное, очень, очень долгими. Я встал и направился к выходу. «Рита готова обсуждать отступные в размере сто пятьдесят тысяч долларов, если ты выйдешь из бизнеса», — хмуро сказал мне в затылок Саша. Это было процентов десять от реального размера моей доли, но выхода не было. «Я согласен», — сказал я, не оборачиваясь. Через неделю в обмен на полиэтиленовый пакет с деньгами я подписал отказные бумаги. Так закончились мои отношения с моим бывшим командиром и вторым в жизни компаньоном Сашей Качугиным.