Провокатор

- Easy-going!

- Что? - сдержанно и вполне дипломатично спросил Бонапарт. - Что он хочет сказать?

- Он хочет сказать, что ты веселый, беспечный, легко сходящийся с людьми.

- Это он угадал, сволочь! - польщенно оживился мой друг. - Но предупреди: наши бабы - это наши бабы, и в следующий раз мы ему, козлу, оторвем яйца.

- Трудно перевести, - признался я. - У них "козел" имеет несколько значений.

- А ты постарайся, - вредничал Бо. - И особое ударение на "яйца".

Я перевел - на что разнузданный представитель мира капитала запрокинул вверх голову и взвыл:

- I can't give you nothing but love, baby!

- Пропагандирует чуждый нам образ жизни? - насторожился Бонапарт.

- Песня о любви, - успокоил. - Буквальный перевод: "Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, малютка".

- Он что, голубой?

- Он - поэтическая натура.

- Что одно и то же! - обрадовался мой друг. - Значит, Аидочка передо мной чиста, как перед Богом.

Когда оба прохвоста, любящие одну и ту же стервозную блядь, удалились, обнявшись, как братья, я нечаянно порезал палец ножом - вскрывал банку с консервированными огурцами: хотел сделать добро гулякам. (Не делайте добро другим - и будете жить вечно!) И хотя кровь моя была алая, я знал, что раньше или позже она вскипит от врожденной хвори и обесцветится. Никто не сможет мне помочь: ни врачи, ни чужой костный мозг, ни железобетонные перекрытия, ни дождь, ни иллюзии.

Я был мал и подчинялся обстоятельствам - меня решили оперировать: обмануть судьбу. Утром в палату вкатилось мировое светило и шушукающиеся тетки в белых халатах. Тетки смердели, было лето, была жара, и, несмотря на утро, тетки смердели так, что казалось, работает на всю мощь фабрика по переработке мочи и пота. Люди с таким смердящим вагинальным запахом никогда не умирают.

- Ну-с, молодой человек? - проблеял чистенький доктор. - Кем мы будем в этой жизни?

Я молчал и удивлялся: у него был огромный работоспособный шнобель, и неужели он своим замечательным румпелем не чуял запаха смерти?

- Наверное, космонавтом-с?

Я продолжал молчать, я бы ответил, кем хочу быть, но, боюсь, меня бы совершенно не поняли.

Между тем веселая и неожиданная гоп-компания перепилась до поросячьего визга. Разноречивая Аида, опасно перевалившись через перила балкона, блевала на головы возможных прохожих. Что неприятно в первую очередь, разумеется, для зевак на тротуаре. Остальные блевали по углам, и только один юноша, должно быть, из интеллигентной семьи, молился над унитазом. Познающий российский реализм в действии Халим и его новый друг Борис кинулись спасать девушку, любительницу травить ужин с балкона. Та была занята делом и не обращала внимания на мужские требовательные руки, мацающие ее покатые бедра. Завершив вечерний моцион, Аида развернулась и закатила обоим мужланам по оплеухе, мол, воспользовались моей слабостью, подлецы.

- Аидочка! - залебезил Бо. - Пожалуй, нам пора домой.

- Домой я не хочу!

- А куда ж ты хочешь?

- Хочу! - закричала безумная, затирая блевотные плевки на юбке. Хочу в Эмираты! Халимушка, бери меня в Эмираты! Я вся твоя!

Тот радостно закивал, мол, готов я, моя звезда, взять тебя хоть сейчас в заморские страны, где пески, халва и павлины. Не тут-то было! Законный муж в лице Бо завопил, мол, дружба дружбой между народами, а то, что, милая, у тебя меж ног, - это, извините, врозь; в смысле - его, супруга.

Короче говоря, я открыл дверь и выгнал гостей в прохладу ночи. И еще долго к звездам, похожим на блевотные плевки, неслись истерические крики:

- Хочу в Эмираты!.. Хочу... хочу...

Кем же я хотел быть?

Я хотел быть золотарем, то есть говновозом. Тогда я был мал и, не понимая, что все дерьмо в мире нельзя вывезти, тешил себя иллюзиями. Теперь я вырос и хочу быть космонавтом. Чтобы улететь на другие планеты, на которые не ступала нога регулярно испражняющегося двуногого животного.

Помню, после обхода меня отвели в процедурную. Там был кафель, и от него было холодно. Прохладная медсестра уложила меня боком на неприятную липкую клеенку кушетки, оголила бестрепетной рукой зад и вставила в юный организм резиновый шланг, выходящий из бутыля, прикрепленного зажимами на стене.

Потом меня, переполненного дезинфицирующим раствором, отправили в уборную, и там я так продристался, что понял: человек на девять десятых состоит из дерьма, остальное - надежда. Но, как выяснилось впоследствии, и остальное - тоже дерьмо.

По моему убеждению, человек есть несложный организм, созданный изобретательной природой для выработки ценного перегнойного материала. Впрочем, как кто-то заметил, частенько появляются те, кто желает насильно облагодетельствовать человечество счастьем, потом со временем они приходят к выводу, что люди - это сущие обезьяны. И тогда начинают рубить головы.

Из городка, грохоча на весь мир, выходила боевым маршем колонна военно-броневой техники. Навстречу ей по шоссе бежал водитель-первогодок, а по ночной степи, вовсю сигналя, ухал грузовичок.

Их встреча в не оговоренной заранее точке Z была неизбежна, как неизбежна победа добра над злом, как весна после зимы, как любовь мужчины к женщине, как радость после печали, как победа после поражения...

В х-фокусе объектива - напряженно-пугливое скуластое лицо азиата, затем его разлапистая грязная пятерня тянется к линзам:

- Нельзя снимать, мил человек!

- Почему? - не понимает Ник.

- Объект государственной важности, - разводит руками Ванечка. - Не положено.

- А если договоримся?

- Это как?

Журналист игривым движением руки вытаскивает из кармана куртки стеклянную фляжку:

- Ап!

- Ух ты! - восхищается блюститель служебной инструкции. - Добрый фокус. - И цапает предмет из арсенала иллюзиониста. - Тем более надо крепить дружбу между нашими народами.

- Ах ты, пропойца! - торопится от домика Любаша; рядом с ней Николь.

- Цыц, баба! - хлебает из бутылки. - Что понимаешь в высокой политике?

Журналист приближается к ангару, шлепает ладонью по воротам:

- И что, значит, здесь?

- Государственная, говорю, тайна. - Ванечка с опаской оглядывается по сторонам. - Но я тебе, брат, скажу по большому секрету. - Вновь хлебает из фляги. - А что? Нам, пролетариату, терять нечего, кроме своих... ключей! Бряцает связкой, открывая амбарный замок. - Сейчас полюбуемся нашими монументами.