Кто-то в моей могиле

— Я ничего не делаю, — сказала она.

— Когда я прихожу в вашу забегаловку пропустить стаканчик, то не начинаю немедленно раздеваться и не оставляю свою одежду на стойке.

— Почему бы тебе действительно это не сделать? — заметила Хуанита. — Думаю, это произвело бы фурор. Могу себе представить, как раздуется и вся позеленеет от злости миссис Брустер.

— Ну, в общем, если хочешь демонстрировать стриптиз, сядь в одну из кабинок сзади, там тебя полиция не увидит. По субботам они проходят здесь раз по десять.

— Плевала я на легавых.

— Ну? А хочешь знать, что однажды произошло во Фриско? Там по улице, я читал об этом в газете, какая-то девка шла босиком, она больше ничего не делала, и они ее арестовали. Ей-Богу!

Хуанита заявила, что она ни капельки не верит в эту чепуху, но тут же подхватила туфли и стакан и пошла к кабинкам. Филдинг последовал за ней.

— Давай побыстрее, — сказала она. — Допивай и пошли. Меня уже тошнит от этой дыры.

— Мы ведь только что пришли.

— Я хочу туда, где весело, а здесь весельем и не пахнет.

— Ну почему? Мне вот весело. Разве ты не слышишь, как я смеюсь? Хо-хо-хо, ха-ха-ха.

Хуанита, казалось, хотела раздавить свой стакан — с такой силой она сжимала его обеими руками.

— Ненавижу этот город. Как я жалею, что вернулась сюда. Дорого бы я заплатила, чтобы оказаться подальше отсюда и никого больше не видеть: ни мою мамашу, ни остальных. Я хотела бы поехать туда, где меня никто не знает, где все совершенно чужие.

— Они все узнают про тебя очень скоро.

— Как?

— Ты сама им расскажешь, — сказал Филдинг, — как я. Я приезжал в сотни городов, никому не известный человек, и уже через десять минут начинал рассказывать кому-нибудь о себе. Может, я говорил не всю правду и даже назывался чужим именем, но я разговаривал. Понимаешь? А когда разговариваешь, все равно рассказываешь. Так что очень быстро ты перестаешь быть чужим в этом городе, и снова нужно отправляться в еще один незнакомый город. Но не будь простофилей, детка. Оставайся здесь, поблизости от своего богатого дядюшки.

Хуанита вдруг хихикнула:

— Я не могу быть слишком поблизости от него. Он умер.

— Умер? Неужели?

— Похоже, ты не больно-то веришь, что у меня был богатый дядюшка.

— А ты его видела когда-нибудь?

— Когда я была маленькой. Он приезжал и привез мне серебряный пояс. Он был сделан индейцами из настоящего серебра.

— А где он жил?

— В Нью-Мексико, занимался разведением скота. Благодаря этому занятию у него появились большие деньги.

«У него никогда не было денег, — подумал Филдинг, — если не считать нескольких долларов, остававшихся к субботе и заканчивавшихся в воскресенье, поскольку он не мог противостоять своим внутренним потребностям».

— И он оставил эти деньги тебе?

— Моей матери, поскольку она его сестра. Каждый месяц она получает от адвоката чек, в один и тот же срок, как часы, из этого, ну, как его, специального фонда.

— А сама-то ты видела эти чеки?

— Я видела деньги. Моя мать посылала мне каждый месяц, чтобы было чем кормить детей. Двести долларов, — с гордостью добавила она. — Так что если ты думаешь, что я должна работать в такой дыре, как «Велада», то очень заблуждаешься. Я занимаюсь этим для развлечения. Быть официанткой все же веселее, чем сидеть дома с выводком детей.

С каждой минутой история становилась все более безумной. Филдинг сделал бармену знак, чтобы тот принес им еще по коктейлю, а сам лихорадочно подсчитывал: ежемесячный доход в двести долларов означал, что размер основного капитала, переданного в фонд, равен примерно пятидесяти тысячам долларов. Когда он в последний раз видел Камиллу, тот сидел без работы и отчаянно пытался раздобыть денег на одежду и еду. Но не похоже, что Хуанита врет. Ее гордость за богатого дядюшку казалась столь же естественной, что и похвальба девятнадцатидолларовыми туфлями из змеиной кожи. От всего этого попахивало обычным вымогательством, но Филдинг был абсолютно уверен — Хуанита совершенно не догадывается о роли, которую ей отвели. Ее использовал в своих целях кто-то гораздо более хитрый и умный.

«Но это же безумие, — подумал он. — Ведь это она получает деньги. Она сама призналась в этом».

— А как зовут адвоката? — поинтересовался Филдинг.

— Какого адвоката?

— Того, который посылает деньги.

— С какой стати я стану тебе говорить?

— Ну, мы же друзья. Разве нет?

— Не знаю, друзья мы или нет, — Хуанита пожала плечами. — Ты задаешь слишком много вопросов.

— Только потому, что мне небезразлична твоя судьба.

— Слишком многим она небезразлична, только толку никакого. Впрочем, я все равно не знаю, как его зовут.

— А живет он в этом городе?

— Ты глухой или как? Я же сказала уже: я ни разу не видела чеки и не знаю этого адвоката. Моя мамаша сама каждый месяц посылала мне деньги из фонда, созданного моим дядей.

— Этот твой дядя, а как он умер?

— Его убили.

— Что значит «убили»?

Хуанита зевнула, но слишком широко и громко, чтобы зевок показался естественным:

— С чего это тебя потянуло на разговор о старом покойном дядюшке?

— Старые покойные дядюшки меня очень интересуют, особенно когда они богаты.

— Тебе там ничего не обломится.

— Догадываюсь. Мне просто любопытно. Так как же он умер?

— Он попал в автомобильную катастрофу в Нью-Мексико четыре года назад. — Хуанита пыталась сделать вид, что эта тема ей совершенно неинтересна, и с преувеличенным вниманием принялась разглядывать цветы на обоях. Но Филдингу почему-то казалось, что и ее страшно занимает и озадачивает предмет их беседы. В действительности она, похоже, не прочь поболтать об этом, несмотря на деланное равнодушие. — Он погиб прямо перед тем, как священник должен был его причастить. Поэтому моя мамаша постоянно за него молится и жжет свечки, чтобы он попал на небо. Ты же видел свечку?

— Конечно.

— Очень смешно. Она так заботится о брате, которого до этого десятки лет не видела. Можно подумать, она ему как-то насолила, а теперь пытается искупить вину.

— Ну, если б она ему насолила, вряд ли он стал бы оставлять ей свои деньги.

— Может, он про это не знал. — Она наклонилась и стала обводить острым ногтем одну из роз на обоях. На грязной бумаге остался глубокий след. — Мне кажется, она его шибко полюбила только после того, как он умер и оставил ей деньги. До этого она о нем вообще не вспоминала.

Филдинг подумал, что тот о сестре тоже не вспоминал. Один-единственный раз, перед самой смертью:

«— Перед тем как я пойду, хочу повидаться со своей сестрой Филоменой. — Ты не можешь этого сделать, Кудряш. — Я хочу, чтобы она за меня молилась, она хорошая женщина. — Ты просто рехнулся, если собираешься сейчас с кем-нибудь встречаться. Слишком опасно. — Нет, я должен с ней попрощаться». В это время у него не хватило бы сил даже на то, чтобы попрощаться. Какие уж тут деньги.

— Он оставил завещание? — поинтересовался Филдинг.

— Никогда не видела, но она говорит, что оставил.

— Ты ей не веришь?

— Не знаю.

— Когда ты впервые об этом узнала?

— За день до рождения Поля она вдруг сказала, что дядя Карл умер и оставил завещание. Если я выполню определенные условия, то буду получать каждый месяц двести долларов.

— Что значит «определенные условия»?

— Во-первых, я должна была уехать из города и рожать в Лос-Анджелесе. Полное сумасшествие. Он заинтересовался моим сыночком, хотя прежде не прислал никому ни одного подарка к Рождеству. Когда я спросила об этом мать, она сказала, мол, дядя Карл хотел, чтобы ребенок родился в Лос-Анджелесе, поскольку сам там родился. Сантименты чистой воды.

Филдинг вспомнил, что Карлос родился в Аризоне. Он говорил ему об этом, должно быть, десятки раз — Флагстафф, штат Аризона. И уж он-то знал лучше всех, что умер тот не в автомобильной катастрофе в Нью-Мексико, а здесь, в этом городишке, примерно в километре отсюда с собственным ножом между ребрами.