Корзинка с бриллиантами

Я верю, что в Кремовскую можно влюбиться. Хотела бы я в пятьдесят лет иметь такую фигуру! И вообще однажды Алка где-то вычитала афоризм: «Лучше быть красивой сорокалетней женщиной, чем некрасивой двадцатилетней».

Кремовские ушли переодеваться и вообще готовиться к выступлению, а я забралась наверх и действительно получила огромное удовольствие от Яшкиной работы.

Но я не поглядела в авизо [2]и не знала, что из программы выпал один номер. Не смогли выбраться из Москвы Буйковы, музыкальные эксцентрики. Обычно артисты ездят в Москву на понедельник и во вторник прибывают к представлению, а они не достали билетов.

Это я узнала уже потом, а когда после Яшки отработал коверный и зазвучала гавриловская музыка, я испугалась — надо же бежать за кулисы и помогать Любане! Но я сразу же поняла, что, не видя меня поблизости, она попросила помочь кого-нибудь из униформы. И осталась наверху.

Гаврилов выезжает очень эффектно — стоя на двух лошадях сразу. Лошади несутся галопом по кругу, а он стоит, как ни в чем не бывало, потом лошади расходятся чуточку в стороны и между ними пробегает третья лошадь, и так далее. Очень красиво начинается номер. И Гаврилов в синем гусарском костюме с ментиком издали выглядит совсем неплохо. Публике неизвестно, что он маленький, вредный и от него разит аптекой.

Каждый раз, когда в финале номера Гаврилов, стоя на лошадях, прыгает через барьеры, мне хочется зажмуриться. Я не понимаю, как он на них удерживается. Лошади несутся попарно — две первые несут Гаврилова. И потом все лошади уносятся за кулисы, а он на полном скаку спрыгивает в манеж и вскидывает вверх правую руку, будто выстреливает.

Но этого я ожидать не стала. Я побежала к Любане.

Конечно, мне следовало бы позвонить домой и сказать, что я цела и невредима. Но я не сделала этого днем, а сейчас звонить хотелось все меньше и меньше. Я понимала, что она там волнуется, — но, в конце концов, она наверняка уже сто раз звонила Светке, а со Светкой я сегодня говорила и сказала, что переночевала в цирке. Видимо, она и мне звонила, но поди прозвонись, когда у нас сплошные междугородние звонки!

Финал номера — трудное для Любани время. Все лошади чуть ли не одновременно прибегают с манежа, надо их поймать и водить, это шесть-то штук, потому что Хрюшка и Ромка прибегают раньше. Мы водим их, пока не остынут, а потом ставим в боксы, водим сразу по два жеребца, а они никак не угомонятся после представления, и иногда так и висишь на уздечке.

Я догадываюсь, что ей поможет униформист Эдик. Ему девятнадцать, он хочет быть клоуном, а пока тренируется, ухаживая за мной. Он думает, если покажет мне репризу с воображаемым шмелем на пятачке между конюшней и зверинцем, то я так сразу и побегу с ним целоваться в пустую столярную мастерскую!

Эдик уже водил Хрюшку с Ромкой. Я поймала Борьку, взяла Хрюшку у Эдика и стала шагать с ними по широкому коридору. Сорок шагов, поворот назад, сорок шагов, поворот назад. С Борькой у меня дружбы не получилось, он вообще странный, почти не попрошайничает, а Хрюшка, естественно, узнал меня и стал баловаться — останавливаться и хватать меня губами за рукав. Я завертелась в поисках миски с сухарями. Обычно Любаня ставит подкормку на большой контейнер в коридоре, но может и на ковер, который перед гавриловским номером скатывают, и он лежит на тачке у форганга.

И тут подбежал Гаврилов с шамбарьером.

Он схватил Хрюшку под уздцы, оттащил его в сторону и стал лупить шамбарьером. Хрюшка шарахался и приседал на задние ноги. Я обалдела.

— Сволочь! — кричал Гаврилов, да так, что его наверняка слышали в зале. — Останавливаться будешь, да? Останавливаться ты мне будешь! Так тебя!

Он стукнул Хрюшку ногой по крупу, отскочил, чтобы еще ударить, но тут я опомнилась.

— Не смейте! — крикнула я и встала между Гавриловым и Хрюшкой. — Не бейте его! Он не виноват!

Гаврилов замахнулся на меня шамбарьером. Я так и думала, что ударит. Но если бы он меня ударил, ему бы это даром не прошло! Я бы на него в суд подала! Я не Любаня, которая допускает всякие мерзости.

Гаврилов замахнулся, но, видя, что я не отстраняюсь, медленно опустил шамбарьер.

— Люба! — крикнул он. — Возьми Хрюнделя! И чтоб я эту дуру на конюшне больше не видел!

Пока не подбежала Любаня, мы так и стояли: Хрюшка — забившись в угол, Гаврилов — со свирепой рожей, и я — между ними. А его дурацкие приказы мне до лампочки. Он через неделю уезжает. Жаль только Хрюшку. В плохие руки попал.

Подождав, пока Люба уведет жеребца, я медленно пошла прочь с конюшни. И проходя мимо лестницы, ведущей на второй этаж, остановилась. В цирке делалось что-то странное. Народ галдел.

— …и побежал звонить в милицию! — услышала я.

Оказалось, я правильно сделала, что не спешила домой. У нас разворачивались кошмарные события.

Дело в том, что цирк старый и стоит впритык между двумя домами. За цирком довольно большой двор, а к цирковой стене пристроен гараж. И окна шести гримерных выходят на этот гараж.

То есть с крыши гаража запросто можно попасть в гримерную.

Конечно, ворота во дворе постоянно заперты. Но в том-то и беда, что на крышу гаража проще всего попасть не со двора, а из обоих соседних домов. У них окна лестничных клеток как раз над этой крышей.

Сколько я помню, постоянно, когда приезжает новая программа, а их уже три сменилось, это четвертая, вся цирковая администрация первые две недели ходит вечером между гримерными и орет, чтобы окна на ночь закрывали! И трагическими голосами перечисляет все оконные кражи за последние двадцать лет. Там и магнитофоны, и норковые манто, и вообще все на свете!

Казалось бы, поставьте вы на эти дурацкие окна решетки, и делу конец! Так нет же — поставили однажды, и сами артисты возмутились. Сидим, говорят, в этом цирке с утра до ночи, как в тюрьме, а тут еще решетки! Окна освободили, и на следующую неделю у кого-то благополучно попятили сумку с импортным барахлом. Но это было еще до меня.

На сей раз пострадали Кремовские. Главное, они два дня в цирке не были. В воскресенье отработали и ускакали в Москву ночным поездом. А сегодня прилетели тем самым самолетом, на который не попали Буйковы. Так что даже непонятно, когда их обокрали — в ночь с воскресенья на понедельник, в понедельник или в эту ночь. Влезла какая-то скотина в окно, все переворошила и унесла не более не менее, как коробку с золотом и всякими украшениями. А плейер, кожаную куртку и всякое тряпье даже и трогать не стала.

То есть вор, видимо, собирался взять и плейер, и куртку, и еще какую-то мелочевку, все это лежало в одной куче на столе. А потом он нашел в кофре коробку. И остальное уже показалось ему незначительным.

С одной стороны, надо быть феноменальной дурой, чтобы держать такие вещи в цирке. А с другой — где еще Кремовская могла держать эту коробку? В гостинице, где каждый день в номер приходит убираться горничная? Или нет, они же, кажется, квартиру сняли у каких-то алкоголиков… Куда ни кинь — все клин. Причем, что характерно, в коробке, кроме золота, были всякие дешевые блестяшки. И даже интересно, как вор догадался, что в этой куче мишуры есть и что-то стоящее?

И вот я проторчала в цирке весь вечер. Видела и рыдающую Кремовскую, и ее свирепого муженька, который твердил, что он сто раз предлагал ей оставить драгоценности у тети в Москве. А ей, понимаете ли, никак нельзя выходить в манеж без бриликов в ушах! Видела милицию. Видела, как все лазили на крышу и прыгали возле тех окон. С них на крышу спуститься легко, а обратно вскарабкаться — уже не очень. Во всяком случае, для Гаврилова это сложная задача. Дело осложнялось тем, что в понедельник и сегодня с утра на этой крыше многие загорали. Она в заветренном месте, когда солнышко, там очень здорово загорается. Если там и остались следы, то их давно затоптали.

Наслушавшись всяких детективных соображений, я наконец побрела домой — навстречу очередному скандалу. И скандал, конечно, состоялся. Почему я не вернулась сразу же домой?! А я не могла вернуться. Как она этого не понимает?