Вторая невеста

— Полина, может, останешься? — спросил он.

Она покачала головой и улыбнулась. Протянула руку и погладила его по щеке. Он прижал ее руку к губам. Расставание их было печальным — они не могли объяснить себе, почему нужно расставаться, но оба чувствовали, что почему-то надо, и это уже навсегда.

Они не говорили о том, что произошло. Федор попытался что-то сказать, но Полина покачала головой — не надо. Пережито, забыто… Забыто?

— Я приеду? — полуспросил он.

— Летом! Конечно, приезжай, — легко согласилась Полина. Они с улыбкой смотрели друг на друга.

— У вас, философов, все не как у людей! — не мог успокоиться Коля. — Такая девушка!

Федор поймал сочувствующий взгляд Савелия и промолчал.

— Афганец на связь не выходил? Чует мое сердце, он появится! Имей в виду, Федька, узнаю — убью! Ты свои интеллигентские замашки брось, он убийца!

— Давайте за все хорошее! — поспешно произнес Савелий, и они выпили.

— «Хонду» забрал, сделали прилично, — сообщил Коля. — Ирку теперь близко к ней не подпускаю. Тебе, Федя, кстати, привет. От кутюрье Рощика. Говорит, поразительно интересный мужчина этот ваш друг!

— Спасибо.

— Просил узнать, может, согласишься поработать моделью? У них скоро суперпоказ, — Коля хохотнул, и Савелий тоже не смог сдержать улыбки. — Что передать Рощику?

— Передай, что я согласен, — сказал Федор. — Когда показ?

— Согласен?! — вытаращил глаза Коля. — Ты чего, совсем с катушек слетел?

— Я ухожу из университета, ищу работу.

— С какого перепугу?

— Плохой из меня философ, как оказалось. Ничего я в жизни не понимаю.

— Думаешь, у Рощика повезет больше? — ехидно спросил Коля.

— Федя, это пройдет, просто такое настроение! — заволновался Савелий. — Ты еще очень молодой философ!

— Не знаю, Савелий. Что-то не получается у меня с философией.

— Не прибедняйся, ты так классно объяснял насчет смысла жизни, — перебил его Коля. — Как же мы теперь без тебя? Я, например, до сих пор не знаю, в чем смысл жизни. Моей, во всяком случае.

— Я тоже не знаю, — ответил Федор.

— Э, нет! Тебе по должности положено. Вот скажи как философ, вся эта история… что это было? Этот мальчик, Максим Тур, почему он молчал? Он ведь любил мать, значит, должен был возненавидеть сестру, а он молчал… И сестрица спокойно приняла его жертву. И афганец, почему он принял такое решение? Почему пожалел Милу, а не Максима?

— Любое решение кого-нибудь задевает, нет абсолютно правильных решений, я думаю. Он спросил меня, что бы я сделал на его месте? Он знал, что Максим по малолетству неподсуден, а Мила будет отвечать за убийство.

— Знаешь, Федька, ты тут свою мутную философию не разводи! Твоя Мила убийца, и если бы афганец не взял на себя роль суда, он бы спас жизнь остальным. Ты, кстати, тоже чуть лапти не сплел. Вот так. Убила — значит, должна ответить. И точка. Савелий, согласен?

— Согласен, — ответил Зотов, подумав. — Но, мне кажется, я понимаю, что хочет сказать Федя. Бывают ситуации, когда нужно действовать очень быстро, и человек просто не успевает сообразить.

— Эти двое сломали мальчишке жизнь, что тут думать? А гениальная художница замочила еще четырех, кроме Федьки и брата… и их собиралась. Маньячка! Я сразу понял, а вы все слюни распустили — ах, гениальная, ах, необыкновенная. Максим правильный мужик, хоть и … — колоритное словечко сорвалось с губ капитана, — отдал в музей все, даже пачкаться не стал, хотя мог торгануть… наследием. Правда, я бы на его месте устроил костер, чтобы и следа не осталось. Да понимаю я! — воскликнул он в досаде, видя, что Савелий собирается возразить. — Искусство! Такие, как ты и Федька, вечно боитесь навредить. Свободное выражение личности, искусство над, розовые сопли! Искусство — это то, что идет мне на пользу, понятно? Я посмотрел на картину и стал добрее и честнее. Или кино, а нам что показывают? Убийства, грязь, подлость, да меня с души воротит от вашего искусства, насмотрелся. Вот, помню, было кино когда-то — мужик взял женщину с тремя детьми, а она умерла, так он их всех в люди вывел, не бросил! Вот это кино! И не надо мне тут… Савелий еще понятно — он жизни не нюхал, а ты, Федька, ты ж не всегда философом вкалывал, ты ж понюхал пороху. И туда же — гениальная, необыкновенная, нет абсолютных решений! — Последнюю фразу он произнес издевательски, утрируя интонации Федора. — Да этот афганец самый тут виноватый. Войну он прошел, натерпелся. Никто не спорит, а только это не дает ему права спасать убийцу. Ну, попадись он мне! А тебе, философ, я давно сказал: определись, по какую ты сторону баррикад! — Он помолчал. Потом спросил, переводя взгляд с Савелия на Федора: — Имеете что-нибудь возразить, господа?

— Да никто с тобой не спорит, — ответил Коле Федор. — Ты прав. И мы все по одну сторону баррикад, правда, Савелий? — Тот кивнул. — И все, что я говорю, это… как бы тебе объяснить… это мысли вслух, понимаешь? Человек — сложная конструкция, вроде компьютера, и мне всегда было интересно, какие шестеренки сцепляются у него в голове и определяют… э-э-э… движение, понимаешь? Что послужило толчком, почему человек вдруг понял, что может, что имеет право решать? Что собралось в фокус — чувства, эмоции, причины, — понимаешь? Вот что мне интересно.

— С философской точки зрения? — спросил остывший уже Коля и потянулся за бутылкой. — Значит, все-таки философия? А что передать Рощику?

— Передай, что я подумаю. Вообще-то меня уже приглашали когда-то поработать «мужской моделью» в конкурирующую фирму.

— И ты отказался? — рассмеялся Коля. — А может, это твое? Ты давай, думай, только недолго, а то сам понимаешь, такое место пусто не бывает, оторвут с руками.

— Буду думать, — пообещал Федор.

— А чего это мы сидим без дела? — спохватился Коля. — Как на утреннике в детском садике? Савелий, скажи тост! Ты у нас самый начитанный, хоть и оторванный от жизни, — предложил Коля.

— За все хорошее! — сказал Савелий недолго думая.

Тост возражений не вызвал, и они выпили.