Вторая невеста

— Я знаю, он рассказывал, как вы его спасли. Я его предупреждал, чтобы не лез к Миле, но он… он всегда считал меня своей вещью! — последние слова Максим выкрикнул. — Сережа, Мила… понимаете, Федор, я всегда был их вещью! А сейчас я своя вещь! — Он расхохотался.

Федор окинул их взглядом — радостного Максима и улыбающуюся Идрию, чье плечо касалось плеча парня, и подумал — хорошо бы…

— Я жив! Я выжил, и теперь я буду петь!

— Максим, Сергей уехал.

— Я знаю!

— Он рассказал мне…

— Я знаю, Федор! Мила… умерла?

— Мне очень жаль, Максим.

— Мне тоже. — Он заговорил вдруг горячечно: — Я ее любил, она убила мою маму, а Сережа сказал — надо ее спасать, вас теперь только двое. Я все помню! Теперь никого нет, и проклятый дом сгорел. Мила боялась меня, она увезла меня в Италию и заперла в психушку. Меня там мучили! Честное слово, я бы никому ничего не сказал. Но она все равно боялась.

— Понятно. — Федор помолчал. Потом протянул ему руку: — До свидания, Максим! До свидания, Идрия.

Она, широко улыбаясь, кивнула. Федор впервые увидел, как боснийка улыбается.

— Завтра, Федор! — напомнил Максим. — Завтра в «Сове»!

…Он пошел по поляне к джипу, где ждала его Полина. Над криками и грохотом пожара, суетой, гарью и пеплом вдруг взлетел сильный, чуть дрожащий голос Максима, дивы Стеллы, как символ жизни, хотя пела она о смерти:

Я больше не заплачу,

Все выплакала слезы… 

Глава 29. Снова триумвират

Прошло три месяца. Учебный год в разгаре, и Федор Алексеев страшно занят. Рука его почти зажила, остался лишь длинный мужественный шрам.

Савелий Зотов тоже занят — издательство приобрело бывший «Дом книги» — ныне «Книжный червь», — вчистую разорившийся, и теперь правление решало, что с ним делать.

Капитан Астахов разрывался на службе.

Они сбежались, как в старые добрые времена, в своей штаб-квартире — баре «Тутси». Первым пришел Савелий, который был инициатором встречи. Потом Федор. И последним — капитан, озабоченный и, как всегда, опоздавший.

Трагическая история художницы Майи Корфу наделала много шуму в городе, подробности ее не сходили со страниц городских газет добрый месяц, пока их не вытеснили новые события. Много было домыслов, слухов, нелепиц и откровенного вранья. Липовые знакомые и друзья художницы раздавали интервью и, закатывая глаза, врали о предчувствии ее трагической гибели, близости и дружбе с ней, о тщательно оберегаемых семейных тайнах. И сегодня еще нет-нет да и разразится чье-нибудь борзое перо новыми откровениями и шокирующими подробностями из «самого достоверного источника».

Предприимчивая Марина Башкирцева, директор исторического музея, договорилась с Максимом Туром о безвозмездной передаче наследия Майи Корфу музею, и теперь туда началось паломничество.

Леша Добродеев строчит книгу о диве Стелле и личном знакомстве с Майей Корфу. Дива Стелла, она же Максим Тур, по-прежнему выступает с концертами в «Белой сове». Как вы понимаете, попасть туда практически невозможно. Максим — единственный наследник художницы, он богат, знаменит и вызывает истерический интерес общественности своей трагической судьбой и уникальным даром. За спиной верной Идрии ему вполне комфортно — она ведет его дела, дом, заботится о гардеробе и столе, позволяя ему оставаться по-прежнему незрелым мальчиком, капризным и избалованным. Ее боится даже ушлый семейный адвокат мэтр Рыдаев и считает ведьмой. Много ходит сплетен об отношениях Максима и Идрии, но наверняка никто ничего не знает, а спрашивать у боснийки не решается даже вездесущий Леша Добродеев, который к ним вхож. Взгляд недобрых черных глаз Идрии способен отрезвить любого. Или сглазить. Живут они замкнуто, правда, известно, что строят дом на месте старого, сгоревшего. Вышколенная Майей Идрия умеет считать деньги и прекрасно управляется со строительными рабочими.

Оба — Максим и Идрия — любят Федора и всегда радуются его приходу. «Феодор» называет его Идрия. Она лечила его обожженную руку народными средствами, принятыми в ее деревне, шептала и даже плевала на рану, и ведь помогло же! Шрама почти не видно.

Идрия передала Федору подаренную ему картину «Двое в шаре». Подрамник слегка обгорел, но холст не пострадал. Федор спрятал полотно в шкаф, не зная толком, что с ним делать. Повесить его на стену он пока не решается. Иногда достает из шкафа и рассматривает. Двое — счастливые жених и невеста — парят в шаре. Невеста, как ей и полагается, в белом, с длинными белыми волосами — похожа на Майю Корфу. Жених — на него, Федора. И он задает себе вопрос: когда она писала картину? До того, как увидела его с Полиной, полная надежды на то, что они будут ходить когда-нибудь по кривым улочкам старого Рима, держась за руки, или после ? Уже задумав месть? И тогда картина — издевка больного воображения.

Хотя разве не ясно? Она подарила ему картину, зная, что жить ему осталось совсем ничего, считаные минуты, не вмешайся случай.

Федор пытается представить себе, что хотела сказать художница, понимая, что всякий его домысел не сообразуется или очень мало сообразуется с реальностью.

Что значит шар с философской точки зрения ? Замкнутая сфера, отрезанность от мира? Ловушка? Только они двое на всю оставшуюся жизнь? Или недолговечный мыльный пузырь?

А та первая картина с выставки? Тоже жених и невеста. Жених обнажен, невеста в белом. Невеста — Мелисента, а жених… Зинченко? Про которого ей все известно — прозрачен, обнажен… приговорен.

Афганец Сергей исчез, словно растворился, не оставив после себя следов. Он объявлен в розыск как соучастник и свидетель, и капитан Астахов не теряет надежды рано или поздно посмотреть ему в глаза.

Вот так или почти так были расставлены фигуры на момент встречи нашего триумвирата в «Тутси». Сбора для подведения итогов и окончательной расстановки точек над «i».

— За встречу! — провозгласил отдышавшийся капитан Астахов. И они выпили. — Я тебе сразу сказал, что она с приветом, — начал Коля, возвращаясь к вечной теме художницы Майи Корфу.

— О мертвых или хорошо, или ничего, — поспешил Савелий, метнув настороженный взгляд на Федора.

— Ты ее картины видел? — резко спросил Коля.

— Не успел.

— Так сходи посмотри. Они теперь в музее. Я специально сходил, отметился. Это картины убийцы, Савелий. А у тебя, Федор, с головой большие проблемы.

— Майя Корфу — незаурядный художник, — ответил Федор. Был он молчалив и невесел.

— Это большой вопрос, — не согласился Коля. — Меня лично с души воротит от ее художеств. Ладно, ладно! — Он поднял руки, словно сдавался. — Молчу. Может, с философской точки зрения… — не удержался он.

Они помолчали.

— А этот цветок! — вспомнил Коля. — Вонючий! Цветок смерти! Лешка Добродеев говорит, он помер. Добродеев целую теорию развернул, что между художницей и цветком была, мол, мистическая связь, и ее смерть вызвала смерть цветка. Фигня, одним словом. Вы Лешку знаете, он что угодно набуровит.

— Какая трагическая история… — заметил задумчиво Савелий.

— Ты, Федя, чудом уцелел! Ты хоть это понимаешь? А все почему? Ну скажи, почему тебя всегда тянет на гниль? Почему тебе скучно с нормальной бабой? Вот и Полина! Что это? С философской точки зрения?

Федор вспомнил, как провожал Полину. Братья и дядя деликатно отошли в сторону, а они остались на перроне. Говорить было не о чем, оба чувствовали — что-то ушло из их отношений, и объяснить, что это, они не могли. То ли погибшая Майя Корфу стояла между ними, то ли пережитый ужас, то ли его собственное чувство вины. Возможно, у Полины возникло подспудное желание все забыть и отрешиться, а потому бежать без оглядки из этого проклятого города. А Федор являлся его частью…