Тарантул

- Собаке собачья смерть.

- И эту смерть пристроил ты, Чеченец.

- Я этого не говорил.

- Был у него интерес к тебе, Чеченец, был.

- Это его проблемы.

- Были его, теперь - наши.

- Ищите.

- И найдем, дай время.

- Не дам, - сказал я.

- А говорил, не играешь в азартные игры, - оскалился. - Думаешь, здесь война? Нет, Чеченец, здесь намного ху... вее, предупреждаю по доброте. И выбор один: или жить по нашим законам, или, сам знаешь...

- Я буду жить по своим законам.

- По нашим-по нашим, милый ты мой.

- По своим, дядя милиционер. По своим.

Не знаю, чем бы закончилось наше словесная сшибка, да ввалился боец и сообщил, что по мобильной радиостанции передали: гражданка Судаков обнаружила свою племянницу в петле, кажись, повесилась, деваха.

- Дура, - подхватился следователь Ермаков. - До чего ж неженские штучки эти барышни, блядь! - И вышел вон, расплющивая ботинками битое зеркальное стекло, в которых отражались наши изломанные судьбы.

Она погибла, девочка в свои семнадцать с половиной лет. Мы плохо относимся к мертвым, ещё хуже - к живым. Я слишком был занят собой, чтобы оказать внимание ей. Мы в ответе за тех, кого приручили, сказал поэт, и был прав. Я не хотел брать ответственность за молодую и наивную душу. А она не выдержала слякотной мерзости на улице.

По причине моей, скажем так, не фотогеничности, тетку Полины навестил господин Соловьев. Как я и предполагал, картина событий была банальна: после известного взрыва в ресторане в дом Судаковых ворвалась военизированная группа и, перепугав до смерти тетушку и племянницу, принялись их пытать. С пристрастием.

К удовольствию следователя Ермакова, было установлено, что Василий Васильевич проявлял интерес к человеку по прозвищу Чеченец.

- Да, - честно отвечала Полина, - я знакома с ним, это Алеша Иванов, мы дружили.

- Ах, дружили, хихикала столичная штучка, - а, быть может, и любили?

- Что вы имеете ввиду? - не понимала.

- То, что имею, то и введу, - вел психологическую атаку следователь. Мы тебя, голубу, быстро освидетельствуем на правду... Вон какие у меня орлики... Вздыбят тебе перышко, пташечка блядская...

Ну и так далее.

Девочка Полина не привыкла к нашей безвкусной, как пельмени, жизни. Споткнувшись, упала на брусчатку, разбив лицо в кровь. Ей в этом помогли, и никто не пришел на помощь.

Все слишком заняты собой - главный принцип нынешнего периода разложения. Мы плаваем в скисшей болотной жиже на проплешинах удобных и мягких кочек, считая, что выполняем великую миссию человечества: размножаться и размножаться для будущих космических полетов на дальние галактики, чтобы их тоже загадить и превратить в невылазную топь.

Что же я? Я такой как все. Был бы другим, девочка Полина жила. А так она ушла в низкое и дождливое небо, как под штормовую волну.

У меня много недостатков и всего одно достоинство - всегда сдерживаю слово. Я предупредил господина Ермакова, что он скоро будет трупом. Мне, кажется, не поверили, и зря. Списали открытое предупреждение на неадекватное состояние души и тела после профилактической взбучки. И потом, какой дурак говорит в лицо врагу, что он грезит его уничтожить?

Такой сумасброд нашелся на широких областных просторах. И ему не поверили, надеясь на защиту отряда спецназначения.

Следственная столичная бригада разместилась в бывшей райкомовской гостинице, внешне похожей на казарму.

Ее отремонтировали, зажгли в ночи новое название в духе времени "Спутник-плюс", да большевистская суть не изменилась. У парадных дверей, как стоял вооруженный человек, так и стоит. Только вместо кронштадского матроса - боец спецподразделения быстрого реагирования c короткоствольным автоматическим оружием и в бронежилете.

Ближе к вечеру уже знал, в каком номере проживает следователь Ермаков. Для этого не пришлось совершать фантастических кульбитов, как это частенько случается в кино. Я занял удобное местечко в пыльном и уютном чердаке жилого дома, соседствующего с однозвездным отелем, и, пользуясь морским биноклем, проследил за своим врагом.

Видел, как он, мятый после трудовых трудных будней, зашел в стандартный полулюкс, напоминающий мутный аквариум, где давно не меняли воду, как ослабил удавку галстука, как зашторил окно, словно почуяв, что за ним ведется наблюдение.

Я мог подарить ему легкую смерть - выстрел из оптической винтовки, что может быть проще. Этого было мало. Для меня.

Я хотел, чтобы этот самоуверенный выблядок, воспитанный в лучших традициях презрения к человеческой жизни, как величине ничтожной, испытал все прелести умерщвления и, чтобы в свой предсмертный миг, понял прописную истину: насильственно подыхать страшно, неприятно и не хочется.

Неожиданно ночное, брюхатое угрюмыми облаками небо очистилось, и я увидел умытые дождем, чистые звезды. Приблизив биноклем ткань бесконечного небесного пространства, я вспомнил, что уже видел эти жесткие, точно из жести, планеты. И понял - это знак. Для меня. От родных людей, кто теперь проживает в иных астральных мирах, где никто никого не убивает.

Потом небеса затянулись мозглой пеленой, и мой родной городок, подобно раскроенному рифами кораблю, погрузился в пучину сна и мрака.

Известно, самый крепкий сон случается на переходе ночи в утро - в четыре часа. Такое впечатление, что в это время наши души, покинув бренную плоть, гуляют в иных параллельных мирах, и думать не думают возвращаться в опостылевший кокон.

Именно эти минуты самые удобные для принципиальных и радикальных действий.

Проникнуть в гостиницу не составляло, как говорится, никакого труда достаточно открытой форточки в клозете.

Запах в коридоре был удушлив - пахло хлоркой, ваксой, щами, простынями, бывшими лозунгами о партии - нашем рулевом, газетами и водкой. Что-что, а партийные активы всегда проходили на высоком идейно-политическом уровне возлияния проклятой.

Кажется, эта традиция имела место быть и в сложный период демократических преобразований. Стены дрожали от мощного и богатырского храпа, если бы я устроил скачки на затертых дорожках, думаю, никто бы не продрал глаз.

Перед блоком, где обитала следственная бригада, дежурил прапорщик, клюющий носом в пятно дежурного светильника.