Дневник его любовницы, или Дети лета

Я поднес бутерброд к губам, перестал дышать и зажмурил глаза. Открыл рот, откусил маленький кусок чего-то жестко-колюче-соленого. Перемолол зубами и проглотил. Отвратительный кусок пищи достиг желудка и упал в него, как мина замедленного действия. Гадость какая.

Я сделал глоток кофе. Пить кофе было значительно легче, чем есть бутерброд. Организм жаждал влаги, как растрескавшаяся от долгой засухи земля. Я залпом выпил стакан сока и тут же упал на стул, такой тяжелой работой оказалось это простое действие.

– Что со мной? – спросил я вслух. Посмотрел на бутерброд, и понял, что больше не смогу проглотить ни кусочка.

Выбросил остаток хлеба и сыра в мусорный пакет, допил кофе и еще минуту посидел неподвижно.

Через некоторое время голова прояснилась и перестала болеть. Очевидно, кофе оказал свое благодатное воздействие на мой измученный организм. Чем измученный? Перепадами давления?

Я посмотрел в окно. Вчерашний неуютный мокрый день растворился в брызгах солнечного света. Перепад давления явно имел место, но никогда раньше я не отмечал погодных контрастов на собственной шкуре.

– Гипертонический криз? – спросил я себя.

Встал со стула, мысленно отметил, что ноги слушаются. Дошел до Олиной комнаты, порылся в ее шкафах, нашел небольшой электронный тонометр. Нацепил на руку браслет, накачал резиновую грушу. По табло побежали ряды быстро меняющихся чисел, в глазах зарябило. Вот остановилась и высветилась красным светом цифра «50». Это значит, что нижнее давление у меня понижено.

Цифры снова замелькали так стремительно, что у меня закружилась голова. Я отвел глаза в сторону и следил за калейдоскопическими узорами краем бокового зрения. Наконец хаотичное мигание остановилось, снова загорелась красная лампочка. Я взглянул на табло. Девяносто. Мое давление пятьдесят на девяносто. Пониженное, что и говорить. Но все же не настолько низкое, чтобы терять сознание и координацию движений.

Я вернул тонометр на место, спустился на кухню и налил себе еще одну кружку кофе. Поворошил в холодильнике груду таблеток, но решил не заниматься самолечением и не стал принимать лекарства. Обойдусь.

Я насыпал в кофе две ложки сахара, размешал их и отправился в кабинет. Поставил кружку на стол, включил компьютер и попытался сосредоточиться на работе.

«Пентюх» начал грузиться с привычным скрежетом, но моя голова, обычно работающая синхронно с ним, оставалась пустой. «Пентюх» выдал всю нужную информацию и остановился, разглядывая меня озабоченно мерцающим глазом старого корейского монитора.

Я сидел перед своей машиной, как будто не совсем уже живой. В голове царила пустота, руки лежали на коленях тяжелыми плетьми.

– Что с тобой? – спросил «пентюх» после минутного ожидания.

– Мне плохо, – пожаловался я.

– Что-то болит? – озаботился мой верный друг.

– Нет, – ответил я. – В том-то и дело, что нет.

Я немного помедлил и признался:

– По-моему, я схожу с ума.

– Брось! – не поверил «пентюх». – Это ты-то с ума сходишь? Ерунда! Ты нормальней, чем я!

– А призрак ночью? – привел я неопровержимый довод.

– Какой призрак? – не понял «пентюх».

– Женский, с фотографии! Понимаешь, она удрала со снимка и теперь разгуливает, где хочет. По дому, по саду…

– Приснилось! – объяснил «пентюх».

Я вздохнул. Дай-то бог, что это был сон. Это моя единственная и последняя надежда.

Зазвонил мобильник. Я обрадовался звонку, как никогда в жизни. Телефон был маленьким мостиком, соединяющим меня с миром нормальных людей.

Я нажал сетевую кнопку, предварительно взглянув на определитель. Сашка.

– Привет! – сказала она обычным жизнерадостным тоном.

– Привет, – ответил я так радостно, что сам удивился.

– Как дела? – продолжала источать Сашка запасы своего неисчерпаемого жизненного оптимизма.

Я поперхнулся. Не знаю, как ответить. Но пока я раздумывал, Сашка продолжала разговор сама:

– Я роман закончила!

Все мое хорошее настроение полетело псу под хвост.

– Да? – спросил я, стараясь говорить радостно. Но чуткое Сашкино ухо тут же отметило смену тона.

– Ты передумал? – спросила она подозрительно.

– Нет, что ты, – ответил я поспешно.

Она немного оттаяла.

– Значит, покажешь издателю?

– Покажу, – согласился я мученически.

– Не слышу энтузиазма, – сказала Сашка хмуро.

– Прости, – покаялся я. – Просто думаю о том, что сначала должен прочитать его сам.

– Ты мне ничего не должен, – отрезала Сашка.

– Ну, не в том смысле, – заюлил я. Господи, почему я все время наступаю девочке на мозоль?! – Я имею в виду, что могу тебе немного помочь.

– Чем это?

– Пригладить язык, например…

– Обойдусь, – ответила Сашка грубо. – Покажи издателю в том виде, в каком он есть. Если роман плохой, пускай он сам мне об этом скажет.

Я тихонько вздохнул. Скажет, девочка моя. Непременно скажет. У издателя острый профессиональный нюх, позволяющий поставить безошибочный диагноз любому шедевру уже на десятой странице.

И я точно знаю, что он скажет, прочитав первые десять страниц Сашкиного романа. Он скажет только одно слово: «Любительщина!» А это слово означает в переводе непроходной балл.

– Ты чего молчишь? – спросила Сашка подозрительно.

– Саш, у меня глюки начались, – сказал я неожиданно для самого себя.

Сашка не удивилась.

– У тебя вечно глюки! – напомнила она. – Забыл, как в прошлом году тебе мерещились преследователи и рэкетиры?

– Это были телефонные звонки, – попробовал отбиться я. – Что еще подумаешь, когда тебе без конца звонят и молчат?

– И что выяснилось в итоге? – продолжала Сашка безжалостно.

– Саш!

– Выяснилось, что тебе без конца звонила семиклассница, которая вступила в период полового созревания и зачитывалась твоими романами!

– Саш!

– Ты мне даже не рассказывай, что тебе мерещится на этот раз, – закончила Сашка. – Это шутки твоих поклонниц.

Я не стал ей возражать. Вы бы смогли рассказать о женщине, убежавшей со старого снимка, такой трезвой и здравомыслящей особе? Вот и я не смог.

– В общем, я сейчас скину тебе роман по электронной почте, – подвела Сашка итог нашего разговора.

– Скидывай, – согласился я покорно.

– А ты переправишь его издателю.

– Переправлю.

– И без всяких твоих штучек-дрючек и авторских аннотаций!

– То есть? – не понял я.

– Не нужно сообщать, что это роман одной твоей хорошей знакомой, которая спит и видит себя в шапочке с буквой «М». Мастерица, значит, – пояснила Сашка, хотя я прекрасно помнил «Мастера и Маргариту».

– Не буду, – пообещал я.

– Просто отправь роман издателю и попроси его дать объективный отзыв.

– Хорошо.

– По-моему, эта книга у меня получилась, – сказала Сашка озабоченным «писательским» тоном.

Я промолчал. Не знаю, не читал. И не придется читать, к великому моему облегчению.

– Все, принимай почту, – заторопилась Сашка и отключила телефон.

Я вылез из-за стола, подошел к окну и стал смотреть в веселый летний сад, до блеска отмытый вчерашним дождем. Компьютер за моей спиной издал короткий деликатный писк. Почта прибыла, надо полагать.

Я вернулся к столу, проверил свой почтовый ящик. Точно. Роман на месте. Я переадресовал его на сайт моего издателя и отправил с глаз долой.

– Баба с возу, кобыле легче, – сказал я вслух.

Тут же испугался циничной поговорки и оглянулся по сторонам. Я перестал ощущать себя хозяином в доме. Наверное оттого, что нас теперь было здесь двое. Я и незнакомка с фотографии. А может быть, я и мое больное сознание. Уж не знаю, какой вариант мне больше нравится.

Весь день я просидел перед компьютером, уставясь отчаянным взглядом в пустой экран.

Я не мог написать ни одной строчки.

Хуже всего было то, что в моей голове теснилось множество образов и сюжетных поворотов, но все они походили на бредовые видения до такой степени, что материализовать их я просто побоялся. Со мной происходило что-то странное. Что-то очень странное. И это меня пугало.