Калуга первая (Книга-спектр) (СИ)

Письмо твое мне не понравилось. Обленился ты вконец. Я хотел бы с тобой встретиться и поговорить очень серьезно. Со мной произошло нечто важное, и я иду к тебе на поклон (Давай, давай, клоуничай, - сказал Кузьма). Так что торжествуй маленькую победу, ибо кое в чем ты оказался прав.

Когда я могу к тебе приехать, но так, чтобы до тебя не встречаться с Леночкой и этим гитаристом?

И кстати, тут заходил один тип в лет сорок, спрашивал, как тебя найти. Светлана Петровна сначала не давала адрес, но он показал фото, где ты сидишь за столом, рядом какая-то девица и он стоит в учтивой позе. Он сказал, что его зовут Максимом и вел себя странно, говорил что-то насчет истины. Если это твой подопечный, то я сочувствую тебе.

Хотя все это я написал в ипохондрии. Заела она меня что-то. Забудь. Привет от Светланы Петровны.

Как я её ненавижу!"

- Да, - сказал Кузьма Бенедиктович откладывал письмо, - видно, Ленька действительно попал в передрягу. Молодец! Всего добился и надо же!

И Кузьма Бенедиктович отправился к Зинаиде. Он шел, срывая листики и ловя бабочек, он смотрел на все мимоходом, и все возбуждало в нем интерес и ускользало в прошлое, оставляя ровное и беззащитное чувство любви к жизни. Что с того, если иногда он вот так любил отдаваться этому настроению, в котором любой человек может чувствовать себя добрее, чище и быть красивым. Как сладко бывает пройтись после исповедальных бесед одному. И здесь не важно, умен ты в своих рассуждениях или банален, а ценно то, что ты один на один с собой и тебе есть что домыслить, и ты никому не желаешь зла. Бабочки и листья, голоса птиц и тысячи людских походок, фрагменты зданий, столбы и краски витрин - все это было для Кузьмы неважно, и ни на чем не задерживалась его мысль, она плавно обтекала встречные явления, и не срывал он листья, не ловил бабочек, а ощущение смеси детства, анализа и бодрости оставалось, растекалось по телу, и можно было себе позволить неторопливо жевать какую-нибудь простенькую тему.

Он вспомнил Максима, и терпким запахом прошлого пропитался и он сам, и люди, и город. "Если бы меня возвратить в те же годы, я бы сказал москвичке "да". Подумал он, и она появилось. Он вкусил всю сладость этого "да" и улыбнулся: береженого бог бережет. Теперь его не страшило собственное воображение и он безо всякого волнения выпустил руку москвички из своей, и она медленно уходила, не оборачиваясь, изумив калужских жителей своей мимолетностью. "Черт возьми! - сказал себе Кузьма. - Все-таки иногда может женщина быть другом!" Нет, продолжал он свой путь, она закономерно умерла, у неё не было шансов выжить, к тому же все ещё не научились лечить такие болезни. Он не помнил, от какой именно болезни она умерла, говорили, от какой-то врожденной. Она была - и нет её, и она есть, как его опыт и опыт бедного Веефомита, тот до сих пор бредит только ею.

"А Веефомита-то, кажется, больше нет, - догадался он и содрогнулся, и никто не разберется - есть он или нет его. Поспешил дурачок, натворил дурачок. Зинка, видишь ты, картинка, прозвище корабельное..."

Тут он остановился посреди улицы, словно вслушиваясь в какой-то поразивший его звук, пробормотал вслух безобидную ругань в собственный адрес и побежал назад.

"Сейчас я проконсультируюсь, сейчас все выяснится, только бы не разрезали, хотя и это не беда."

В эти полдня он увидел много калужских врачей, которым назадавал не один десяток вопросов, каких-то глупых и бесполезных, на которые они не стали бы отвечать (кому-нибудь другому), но ему объясняли простейшее, потому что знали о чудачествах Кузьмы Бенедиктовича и уважали его за украшающие город аттракционы. "Кузьма Бенедиктович, когда же вы нас снова рассмешите и чем?" - спрашивали они на прощанье, и он торопливо говорил, что скоро он установит в парке шкатулку, войдя в которую, можно будет увидеть мир глазами медвежонка коала. "Скорей бы уж", - вздыхали ему в ответ.

И только поздним вечером он оказался у Зинаиды.

Здесь, как и всегда, дым стоял коромыслом. Сегодня обсуждались политические свершения. Естественно, что больше всех ораторствовала говорящая трибуна. Самостоятельная женщина выражала опасения, голодная говорила "посмотрим", спортсмен твердил "наконец-то, господи, вот что значит необходимость", властьимеющий бестонно и громко заявил "дождались", а сытая женщина привела сытого мужчину и они слушали молча. У больного что-то болело и он кисло махал рукой: "все это слова!" Соответственно природе вели себя остальные, а женщина-фирма подсчитывала что-то в своем блокнотике. Зинаида стреляла глазами и слушала всех очень серьезно. Был здесь и Раджик, он требовал убрать всех старых пердунов с кресел, и многие морщились от его любимого словечка. Он как раз и был нужен Кузьме Бенедиктовичу, который, потоптавшись у двери, поманил сына к себе и стал что-то шептать ему на ухо.

- Вы о чем там, милые мои папочки? - оскорбилась Зинаида. - Как, собственно, вы, Кузьма Бенедиктович, относитесь к происшедшему?

- Отлично! Очень рад! Все так здорово! - отрапортовал он. - Извините, я заберу Раджика.

- Вы собираетесь меняться? - спросила трибуна.

- Или вы будете оставаться в стороне? - продолжил спортсмен.

- Сознание, - сказала женщина-фирма, и Кузьма Бенедиктович сосредоточился, чтобы достойно и мирно ответить, но его выручила Зинаида. Она расхохоталась:

- Чепуха все! Искусство главное, а это все возня!

- Не скажите, - возразила говорящая трибуна. Это было первое категоричное возражение Зинаиде, и оно прозвучало символически. - Вы, Зинаида, в обществе, и общество с вами, творящей, может сделать все, что захочет.

- Да я уже это испытала, - воскликнула Зинаида, и это было правдой: её раз держали в КПЗ за проживание без документов. - Да что такое ваша политика в сравнении с истиной!

- Да, будь другие времена, - в ужасе прошептал властьимеющий, - с вами бы чикаться не стали, и что тогда ваши истины и искусство!

Общество загудело.

- Хмы, - услышал Кузьма Бенедиктович уже в коридоре и удивился, что не приметил человека всегда говорящего "хмы".

Прежде всего, Кузьма Бенедиктович попросил Раджа не задавать вопросов и дать взаймы два рубля. У Раджика оказался рубль. "Не заметит", - махнул рукой Бенедиктович.

Уже стемнело, когда они очутились у дверей мрачного здания.

- Будешь брать за ноги, - предупредил сосредоточенный Кузьма Бенедиктович и толкнул дверь.

Раджик дрожал. Если бы у него имелась пара зубов, то верхний стучал бы о нижний, но зуб у Раджика всего один и потому он дрожал неслышно.

В помещении их поджидал интеллигентного вида человек в белом халате. Он был самозабвенным поклонником чудачеств Бенедиктыча и только поэтому согласился, а двести рублей никогда бы его не поколебали, и даже собственное кредо "рискуй, но за деньги" не толкнуло бы его на такой шаг, не пообещай ему Кузьма Бенедиктович самому первому посмотреть на мир глазами коала.

- Держите, - деньги легли на стол.

- Как договорились, - сказал человек в халате, - если возвратите товар - я возвращаю деньги.

И он бросил бумажки в ящик стола.

Раджику стало холодно, и как-то разом вспотела спина.

Человек провел из в помещение, где лежал запеленутый в простыни труп. Бенедиктыч достал из сумки покрывало, а человек помог завернуть "товар".

- Бери, - скомандовал Бенедиктыч, дрожащий Радж не глядя ухватил за ноги. Все его чувства сосредоточились на кончиках пальцев и ему казалось, что руки увеличились до гигантских размеров и высосали из тела и мозга всю кровь.

На улице им встречались благообразные калужане и сочувственно смотрели вслед. Кто-то предложил помочь, но Бенедиктыч отказался. Сами, мол, штуковину дотащим. А одна безобидная бабушка проворчала: "Совсем обезумел этот Бандидиктыч, скоро весь город подзорвет."

Кузьма Бенедиктович действительно немного обезумел. У него сердце разрывалось в груди, когда они внесли труп в прихожую. Он не учел, что ноша окажется такой тяжелой.