Калуга первая (Книга-спектр) (СИ)

Вообще-то греховность принято относить к половой сфере. И это правильно. Убийство есть убийство - нечто большее, чем понятие грех. Не поворачивается язык назвать убийцу и вора греховодниками или сказать, что они согрешили. Всякий орган у человека чему-то служит и может развиваться до каких-нибудь неизвестных границ. Рука может сотворить Галатею, голова здорово отбивать в нужном направлении мяч и даже, говорят, можно уши развить так, что они будут поворачиваться к источнику звуков. А наш драгоценный язык может произносить и хулу и хвалу. Все дело в мере. Ведь бывают моменты, когда и хочется сказать, закричать, гаркнуть, а не стоит, и сдерживаемся же. А мера - результат уровня сознания и его целеустановок. А уровни сознания - сложнейшая вещь, так что порой и высокого сознания личность ни с того ни с сего как гаркнет!.. и скатится на первую ступеньку индивидуальности. Бывает такое, что там говорить.

А что Кузьма Бенедиктович?

Исходя из всевозрастающего уровня сознания, он постиг, что половые коллизии ему теперь лишь помеха. Не то что унизительно, а как-то хлопотно и не стоит свеч. Да и зачем ему лицезреть - жить двойной жизнью, вроде равнодушен, а на самом деле... он не женат, случайные связи его всегда пугали и больше потому, что совесть мучила за перевороты чужих судеб, а не из-за боязни заразиться. Но он и не монах. Мужчина хоть куда, и голова сама поворачивается в сторону стройных ножек. И бывало, что грешил по-разному.

Но когда понял, что это самое отвлекает, является причиной сбоев и расставляет сети, из которых подчас с трудом выпутываешься, то решил воздержаться раз и навсегда.

Вот тут-то и зародился этот необычный грех. И раньше бывало, используя небольшой волевой заряд, приобретенный от давних занятий легкой атлетикой, Кузьма Бенедиктович побеждал искушения на неопределенные сроки, но природа находила слабые места, пробивала свое жизненное русло. И вот на этот раз появилась серьезная проблема, ликвидировать которую было возможным, лишь оторвав Кузьме Бенедиктовичу голову. А что бы он значил без головы?

Нельзя сказать, что Кузьма Бенедиктович не боролся, не сопротивлялся, не пытался перестроиться. Еще как! Но вот он смотрит в одну точку и уже не видит эту точку, перевоплощается, представляет, ковыряется в памяти, в услышанном и подмеченном, живет то за одного, то за другого, и это, - когда ни один мускул не шелохнется, пальцы не подрагивают и глаза остаются такими же, как и у всякой нормальной личности. Но проходит минута, другая и Кузьма Бенедиктович, извините, готов. И все потому, что он художник. Талант воображения он в себе зажимает. По идейным причинам. Если бы ваял, создавал произведения искусства, не случилось бы такого. Все бы свои терзания и потребности через образы аннулировал. Но он принципиально отказался ваять и создавать. Вот дар перевоплощения и мышление образное и заявили о себе. К тому же, в жизни слишком мало объектов и субъектов, в которые можно было бы полностью войти и которые можно было бы осмыслить без страха пробудить в себе, перевоплощенном, первобытную чувственность. Поголовное большинство живет от чувства к страсти, от преддверия желания до достижения его. И все остальное для таких страдальцев - как передышка и вынужденная остановка перед новым вихрем страстей. И Кузьме Бенедиктовичу хоть не читай и не слушай. Смотрит он, бывало, на оратора и понимает, что тот, сам того не осознавая, набирает сил для новых подвигов. Читает он, бывало, роман действие развивается скупо, вяло, мыслей никаких, герои дистрофичны, говорят, как из-под палки, все чего-то улучшают, желают добра и фальшиво борются со злом, но вот вдруг он или она сталкиваются с партнером или партнершей, или с аксессуарами, пикантностями, и что-то с авторским вдохновением происходит. Откуда только берутся живость языка, горячая страстность, сочность стиля, сюжет приобретает жизненное звучание, реплики наэлектризованы, в каждой фразе утроенный смысл, краски вспыхивают, пульс учащается - и имей кто такой могучий, как у Кузьмы Бенедиктовича, дар воплощения в образ, такое воображение, то подобный человек вполне понятным путем испытал бы точно то же, что и герои, что и испытывал Кузьма Бенедиктович. Слава богу, что процесс этот не завершается у него естественно, а лишь умозрительно, не то Кузьма Бенедиктович совсем бы свою участь возненавидел. И он, разумеется, на сдавался. Поначалу выискивал примеры для иного подражания, избегал пикантностей. В каких только экстремальных условиях не побывал: обламывался страховочный крюк, шхуну затирало во льды, гасил пожары и обгорал, нырял в глубины и задыхался, голодал и получал ранения, побывал в антимирах, умирал, но при выходе из бед, опасностей и смертей возрождался, как и герои, для жизни и любви и, воображая их счастливый финал или будущее их детей, приходил все к той же безжалостной точке круга - выживанию; и получал простейшее и нелепейшее, хотя и приятное, но унизительное для высоконравственности вознаграждение. И кто мог бы после всего этого сказать, что из такого положения существует выход? Какое идеальное государство, какие наисовременнейшие лечебницы смогли бы помочь человеку в такой ситуации? Разве что он сам - его величество вакуум?

Изнурение плоти активным трудом давало на какое-то время эффективные результаты. Но стоило ему пройтись по улице и случайно глянуть кому-то в глаза - он мигом перевоплощался и грех вновь завладевал им. Кузьма Бенедиктович не мог не воображать, это его дар, его признание. Порой ему хватало нескольких секунд, чтобы прожить чужой многолетний промежуток времени. Две-три основные черточки характера, манера поведения, психический настрой человека - и начинался стихийный эксперимент - Кузьма Бенедиктович принимал иную внутреннюю структуру, даже внешне менялся, врастал в чужую судьбу, чувствовал за кого-либо, вел себя соответственно, смотрел иными глазами на мир и через какой-то промежуток времени подходил к черте достижения желания. Тут уж прежний Кузьма Бенедиктович противился, но не успел затормозить, и когда выходил из ситуации, то было уже поздно, чувствовал себя гадко и расстраивался так, что и объяснить нельзя. Что поделать, если не везло ему на встречи со стойкими личностями, у которых высокие цели затмевает природные низменности.

Тогда он занялся житиями святых и какое-то время пребывал на вершине, жил молитвами и аскетизмом, пока однажды монах не срывался так, что летел со своих высот со страшной скоростью. И когда вновь начинал вымаливать прощение за свою слабость - становилось тошно. Он теперь не мог вымаливать прощения.

И ладно бы, остановись Кузьма Бенедиктович на малолетних детях или евнухах, к кому он все чаще и чаще прибегал в воображении, грех был бы побежден, но проблема приобрела иной оборот - Кузьма Бенедиктович становился инфантилен и неприемлем для окружающих, он то деградировал, то капризничал, то был донельзя равнодушен к близким и дальним. Это его пугало. Да и не мог он ограничиться кем-то, его мышление не давало ему замкнуться на одном. Трагедия какая-то бесконечная.

Одно время он уже было признал, что это его крест, оправдывался, что без таких попыток перевоплощения его воображение и мышление перестанут иметь развитие и движение, что в противоборстве с грехом он обогащается тем, чего другой не имеет, что, по-видимому, такова сама природа развития, где сознание ищет знаменательно выхода, бесконечного достижения освобождения от нелепостей устройства плоти. И как только он свой грех принимал как развитие, хрупкие барьеры рушились, вседозволенность выбрасывала на сцену эксперимента тысячи судеб, которые в два дня совершенно изнуряли здоровье и порождали приступы меланхолии и сонливости. На его желтое лицо, в его тоскливые глаза без сострадания нельзя было смотреть.

В такие часы его память нашептывала ему, что не грех и вновь заняться индуистикой, буддизмом или Кришной, попытаться достичь нирваны и спастись от греховности, но он небезосновательно опасался, что и там, в нирване, воображение не оставит его в покое, и, возможно, представленный там самому себе без страстей земных, бесстрастный кузьмабенедикточный образ станет искать проникновения в ещё более бесстрастные образы для слияния с ними, для образования чего-то третьего, совсем уж легкокрылого и возвышенного; но разве не спрашивал он себя, что вот это слияние не есть какой-то ещё более утонченный грех? Неприятие стремления к нирване исходило ещё и из следующего: не считал Кузьма Бенедиктович, что нирвана и вообще - любое царство материального и духовного благополучия - есть главное стремление для человека, в том числе и для его воображения. Не хотел бы он жить там, откуда некуда больше уйти. А возвращаться не любил. К тому же, он прошел через искушение колдовством индийской философии и возвращение к ней стало бы явным оппортунистическим актом. Нет, Кузьма Бенедиктович мучился, страдал и наконец... нашел.