Калуга первая (Книга-спектр) (СИ)

- Каким образом? - изумился я.

- Символически, дорогой коллега. Так же, как мы усваиваем белки и углеводы, микроорганизмы усваивают нас и, в свою очередь, служат удобрением растениям и пищей животным, чьи белки и углеводы усваиваем мы. Ваше воскрешение - эмпирический символ бессмертия живого, вы всего лишь предтеча, если всмотреться в эту проблему чисто материалистически, то....

Но я уже не слушал его, потому что знал эту теорию назубок и жалел, что по этическим соображениям её до сих пор не напечатали - ибо философ был бы менее назойлив и многословен, начни его отовсюду бомбить приверженцы бодрых теорий.

И что интересно, публично философ не признавал мое воскрешение, на людях он и не заикался о нем, будучи все-таки умным человеком, понимал, что его могут тотчас счесть за ещё один экземпляр "очаговой мании". Так же, как это случилось с бабулей, утверждавшей, будто в вечер с такого-то на такое-то Бенедиктович с сыном тащили рулон, с виду напоминающий труп. Эту упрямую бабушку на моих глазах увезла "скорая" под сиреной.

Косвенным образом в живучести слухов был виноват фантазер Раджик. Все обратили внимание, что по отношению ко мне, видимо от наследственной силы воображения или самовнушения, он вел себя странно. Если видел меня издали на улице, то разворачивался и быстро уходил. А чуть позже я и сам заметил, как он следил за мной, и очень обеспокоился за его психическое здоровье. Кузьма Бенедиктович тоже переживал, беседовал с Раджием и объяснил ему, что если человека удачно реанимируют, то это не означает, что после возвращения к нормальной жизни он становится призраком. Раджик постепенно приходил в себя и смирился с моим существованием. Дело в том, что я был очень плох во время болезни, сам мало что помню, и наверное Радж не верил в мое выздоровление. К тому же какой-то смехач запустил слух, будто я покончил с собой.

Зато абсолютно всему верила Зинаида. Она упорно искала со мной встреч. Я чурался, хотя очень соскучился по своему дому.

Меня теперь не нервировали воспоминания об истине и я освободился от комплекса неполноценности. Вот что значит серьезно поболеть. Моя прежняя жизнь казалась теперь плоской, и то, из-за чего я раньше сходил с ума, выглядело величиной с песчинку. Просто, будучи излишне доверчивым к поискам истины и людям искусства, я пошел по ложному пути, желал найти панацею от всех бед и искал точку соприкосновения смысла жизни одного с назначением всех, я хотел открыть гармонию взаимоотношений. Во взаимоотношениях не смысл, не суть, а форма и метод.

Я действительно поумнел во время болезни.

Но вот после приезда Максима, Зинаида объявила, что роман дописан и истина постигнута. Когда об этом сообщила Леночка, у меня все же случился сардонический припадок. Я хохотал, и меня отпаивали водой. Помнится, глядя на меня, Кузьма Бенедиктович сказал: "Видишь ты, что женщина с человеком сделала ".

То был последний нервный срыв, отголосок чар образа жизни и гипноза натуры Зинаиды. Я сделался спокоен и равнодушен, как лед, и живо согласился пойти вместе со всеми слушать замечательные главы и особенно последний абзац, где, как обещалось, и будет сформулирована симфоническая мысль-истина.

Народа в мой бывший дом набилось порядочно. Я здесь ничего не узнавал. Зинаида устроила все по своему исключительному вкусу. На окнах - зеленые рыбацкие сети, в каждой комнате камины - камуфляжи, стены разрисованы в стиле (впрочем, не берусь говорить в каком), спинки у кроватей и диванов, ножки у кресел почему-то исчезли, и мебель сравнялась с уровнем пола, на стенах репродукции из журналов - мосластые тела Рубенса и мадонны с младенцем, ноздри щекочет непонятный запах, всюду валяются книги, в углу у окна - мольберт. Раджик пояснил, что это у неё от ностальгии по той квартире в портовом городе. Я подумал, подумал и решил - такой интерьер все-таки не массовая культура, которая лично у меня всегда вызывала приступы ненависти к жизни.

Меня и, полагаю, всех остальных поразило вот что: в 1998 году Калуга, одна из первых, гордилась полной ликвидацией в домах, сараях и подвалах всех грызунов без исключения. А тут вдруг, когда наступила полная тишина и Зинаида приступила к чтению заключительных глав, под шифоньером поднялся крысиный писк, спустя полминуты оттуда выскочила здоровенная крыса и, шмыгнув под ноги голодной-кажись-девушке, исчезла в дыре под батареей. Все разом вскрикнули, Зинаида побледнела и оказалась на подоконнике, голодная-кажись-девушка нервно икала, мужчины пришли в ужас, только один человек остался спокоен, он сказал "х-мы" и вытащил из кармана пластик жевательной резинки.

- Отец, - спустилась на пол Зинаида, - их нужно потравить (Кузьма Бенедиктович кивнул), а вы что же, милый призрак Веефомит, молчите?

Я сухо ответил, что крыс здесь раньше никогда не было.

- Вы их просто не замечали, мечтатель, - ласково улыбнулась Зинаида.

- Ты, стауха, даешь, - агрессивно прошепелявил Раджик, - че ты все на бедного Валерия Дмитриевича клепаешь? Ты, мамка, меня бесишь.

Я хотел было возразить, что я не бедный, но тут вмешались слушатели:

- Крысы тоже жить хотят. Продолжайте, Зинаида. Имей совесть, Радж, не будь деспотом!

- А, елунда это все! - махнул рукой Радж.

Он сегодня был излишне напряжен. Но на меня смотрел открыто и уважительно. Я подмигнул успокаивающе, и он сел прямо на пол.

И философ Г.Д. очень волновался, не знал куда девать руки, наконец отошел к окну и стоял там, теребя занавеску.

Прошла уйма времени, а я до сих пор помню, каким проникновенным тоном зачитала Зинаида последний абзац:

- Он знал, что друзья мужчины разорвали кольцо неверия и познали её одну, но не нашли отверстия, через которое снова можно начать диалог с ночью. Он был выше того, чтобы присоединиться к призрачному открытию этих людей. Поднялся ли он по лестнице посвящения? Увидел ли клетки с дикими зверями, приматов, свисающих с причудливых лиан, услышал ли голоса бородатых предков, нашел ли причину и удовлетворение? О ужас прародителей, о ночь расы, бездонный клокочущий колодец, какое мрачное сокровище оберегали отвратительные драконы, какая изнанка поджидала его, чтобы показать мертвецу свое подлинное лицо?

Здесь я позволю себе прервать Зинаиду, так как нельзя не отметить, что Раджик бледнел все больше и больше, а голос Зинаиды дошел до торжественных высот. Она задавала вопросы, декламировала, все что-то постигала, и лишь я не понимал, кто такой "он" и при чем здесь мертвец? Но я ни на минуту не терял хладнокровия. А Зинаида продолжала, переведя глаза на меня:

- Все остальное ложь, и те кто любил, и те, кто не любил, одинаково знают это, одни - потому что не видели или не хотели видеть, другие по наивности или из-за приятной подлости времени и привычек. Лжива правда первооткрывателей, лжива ложь трусливых и благородных, лживы всякие объяснения, лживы опровержения.

На этом месте Зинаида смешалась. Волнение охватило её до такой степени, что каждое слово произносилось со значительным усилием. Мне вдруг стало жаль её. Со мной такое бывает: накатит сострадание и, как не крепишься, слеза все равно выползет.

- Правдива и бесполезна, - продолжала чеканить Зинаида, - лишь яростная слава Русича, ангела с грубыми веснушчатыми руками, который не понимает, что случилось, но который восстает, отмеченный навеки, ясный в свой великий час, и он будет таким, пока неизбежный заговор на Москве-реке не вернет его к самодовольному невежеству. Роман... не.... заканчивается.

Зинаида окончила. Освобожденно и легко смотрела прямо перед собой, поднялась и вышла из комнаты, унося тетрадь.

Серьезно, во всем этом что-то было. По крайней мере ощущение смутного созидания и соучастия этому процессу я в какой-то момент испытал. Они долго молчали, и наконец хмыкающий человек сказал "х-мы" и добавил одобрительно "х-м-мы-ы".

- Какая музыка! - не выдержала голодная-кажись-девушка.

Заговорили наперебой. Леночка виновато вставила: