Убийство по правилам дзен

— Видишь, я же тебе говорил, что это просто каракули. Как будто кто-то проверял свою кисть, — пробормотал Энгус.

Письмена напомнили мне водопад: падающие каскады букв, выстроенных в вертикальные линии поперек восьмифутового ряда скрепленных листов бумаги. Иероглифы были желтыми, красными и цвета индиго, некоторые из них были украшены золотыми хризантемами. Такого рода бумагу использовали в период Момояма начала семнадцатого века, и, возможно, каллиграф был аристократом, а не монахом. Пристальнее вглядевшись в письмена, выполненные в знаменитом неразборчивом, но изящном стиле coco, я смогла распознать иероглифы «река» и «гора». Писатель сделал эскиз горы Фудзи. Может, это был журнал путешествий?

— Что было на части, которую ты отрезал? Ты помнишь? — спросила я Энгуса.

— Без понятия, — пожал плечами он. — Теперь, когда ты его развернула, он стал похож на что-то стоящее. Проклятье, я опять все испортил. — Казалось, Энгус убит горем.

— По крайней мере, ты мне сказал, что свиток существует, — вздохнула я. — У тебя остались сигареты?

— М-м. Думаю, да. Это поможет? — Когда я кивнула, он вернулся к тубе с дипломами и достал пять толстых сигарет. — Я уже три скурил, прости. Эти я для тебя разверну.

Через минуту мы исследовали пять слегка свернутых кусочков бледно—голубой бумаги. Я их приложила друг к другу, чтобы получить последнюю строку текста. На одном из кусочков было крошечное пятно алых чернил — возможно, край печати художника. Остальное, полагаю, было скурено.

— Бумага стоит того, чтобы ее склеивать? Что там написано?

— Я должна изучить свиток, — сказала я. — Очень плохо, что он не попал к нам в своей оригинальной коробке. На ней бы стояло имя художника, описывалось бы содержание и было бы указано время изготовления.

Я уже знала, куда пойду — в исследовательский центр токийского Национального музея. Но я не понесу с собой свиток — он слишком ценный. Вместо этого сделаю несколько снимков.

Я ходила вокруг свитка со своим «Полароидом», фотографируя все крупным планом.

Энгус разразился вопросами.

— Это сколько-нибудь стоит?

— Я бы сказала, что да. Свиток этого периода продали в прошлом году в Сан-Франциско за сорок тысяч долларов.

— Полагаю, он не был кем-нибудь загублен. Извини, Рей.

В первый раз он за что-то извинился. Я была тронута.

— Моя мама рассказывала, — сказала я ему, — тот продали, несмотря на плесень по углам и ущерб от насекомых. Так что надежда еще есть. Ну, и раз уж ты извинился, признаю, что ты гениально поступил вытащив свиток из тансу. Уверена, именно за ним охотились взломщики.

— Правда? — Его лицо просветлело. — А где мы теперь его спрячем?

— Надо вынести его из квартиры. Я его сейчас унесу с собой и положу в свой депозитный банковский сейф.

— Радикально, — уважительно протянул Энгус. — Хочешь, чтобы я тебя проводил? Из соображений безопасности и все такое?

— Я думала, тебе нужно поспать, — напомнила я ему.

— Что такое сорок минут сна по сравнению с сорока штуками баксов? — оскалился Энгус.

23

Час спустя свиток уже был в безопасности в банке «Санва», а я пыталась убедить Энгуса, что меня можно оставить одну. Мы стояли около кафе «Миндаль» на перекрестке Роппонги, и сорокапятиградусный вечер казался еще жарче из-за юного придурка, который заводил свой мотоцикл, выпускающий огромные порции выхлопных газов.

— Не уходи пока, — настаивал Энгус. — Пойдем домой, пожалуйста, и приготовь мне ленч. Спаси меня от остатков ростбифа Винни. — Энгус издал рвотный звук.

— Ты обо мне не заботишься — только о своем желудке, — взглянув на часы, сказала я, — это настоящее оскорбление.

— А что хуже? Вспомни, как ты вывела из себя моего брата. Он не привык, что с ним так обращается кто-то, кроме меня.

— Энгус, я ценю твое беспокойство, но ты же сам так кричал на меня неделю назад, — устало произнесла я.

— Если я уберусь, ты вернешься к моему брату?

Я коснулась его худого плеча.

— Проблема не в тебе, Энгус, а в нас с Хью. Но мы больше не ссоримся. Пришли к мирному соглашению.

Похоже, Энгус не поверил.

— Ну, так где ты сегодня ночуешь? — спросил он

— Я начну снимать комнату. Поскольку ты продал мои гравюры, я могу себе это позволить.

— Но ты не потянешь жилье в хорошем районе. — Энгус нахмурился, и я поежилась, осознав, что он говорит в точности, как его брат.

— Послушай, — тихо сказала я, — мне надо сначала провести исследования в токийском Национальном музее, так что с квартирой я разберусь позже. Я позвоню тебе и скажу адрес, когда въеду, договорились?

— Договорились. Даже если моему братцу не нужен твой номер — мне нужен. Просто для учета. Ясно?

Когда мы расставались на станции Роппонги, меня посетило странное чувство, что я больше не увижу Энгуса. С минуту постояв на месте, я следила, как он прогуливается вниз по Роппонги-дори, надев наушники и отбивая ритм при ходьбе. Танцуя под собственную музыку в такт неслышному барабанщику.

Токийский национальный музей размещался в парке Уэно, в том же месте, где Нао Сакай встретил свою смерть в «виндоме» Джуна. Я поднялась по тем ступенькам, где впервые увидела Мохсена, и прошла в парк, мимо фонтанов, извергающих струи восхитительно прохладной воды, к прекрасной галерее Изящных искусств, в которой располагался музеи. Мне пришлось остановиться около билетного киоска, чтобы узнать, где находится исследовательский центр. Я шла туда впервые, но знала, что это было лучшее место для начала большой исследовательской работы, поскольку музей выставлял на обозрение только малую часть своих сокровищ.

Обойдя главное здание, я обнаружила очень утилитарный на вид исследовательский центр. Внутри моложавая женщина-библиотекарь в белом лабораторном халате попросила меня оставить все вещи в запирающемся шкафчике, вернуться и расписаться в журнале.

Я вытащила свои фотографии.

— Мне бы хотелось посмотреть на свитки, похожие на этот.

— Кто художник?

— Понятия не имею. Думаю, это период Момояма, начало семнадцатого века.

Ноздри старшего библиотекаря слегка раздулись, как будто она почувствовала какой-то приятный запах.

— Этот свиток ваш личный? — строго спросила она.

— Да, это недавняя покупка. — Я не думала, что свиток можно рассматривать как собственность семьи Идета, ведь сестра Ному Идеты Хару отдала тансу господину Сакаю, который, в свою очередь, продал его мне. Но знала ли Хару о свитке, спрятанном под фальшивым дном? Я в этом сомневалась и чувствовала себя немного не в своей тарелке, когда вслед за библиотекарем оказалась среди забитых книгами шкафов.

— Вам нужна помощь при чтении японского?

Я кивнула, как всегда, чувствуя смущение, когда приходилось признаваться в своей безграмотности. Парадокс, но библиотекарь стала более дружелюбной. Теперь у нее появился предлог для наблюдения за моими передвижениями. Некоторое время она с помощью лупы рассматривала снимки, а потом сказала:

— Это записки человека, который путешествовал из Токио в Камакуру, причем весьма интересные, потому что он перемежает свои впечатления от различных ландшафтов несколькими хайку. Вот эта часть рассказывает о холоде тумана. — Она показала пальцем на группку иероглифов.

— Правда? Манера письма напоминает туман своими нежными переходами, — заразилась ее энтузиазмом я.

— Очень плохо, что именная печать потеряна. Все, что я могу предложить вам — поискать похожие свитки. Если найдете художника с подобным стилем, я смогу провести более тщательное исследование, затем мы сравним манеру письма и, возможно, установим личность художника.

В период Момояма творили тысячи художников, но сохранилось менее сотни работ. Я впала в транс, просматривая письмена — страницу за страницей. Я была настолько погружена в процесс, что подпрыгнула, когда библиотекарь сказала мне, что музей закрывается.