Неформат

Плоткин тяжело задышал, отвернувшись.

— Мне тоже его жаль, — сказал я, указав стволом на Эфраима. — Но надо уметь выбирать. Кто за агунот?

Мы с Диной подняли руки. Она обе, а я левую, правая при этом, случайно конечно, дернулась в сторону Умницы. Он тут же наклонился завязать шнурок.

— Кто за Плоткина?

Плоткин, не поднимая головы, поднял руку.

Умница завязывал второй шнурок.

— Итак, — деловито сказал я, — двумя голосами «за», одним воздержавшимся и одним недействительным… Короче, всё всем и так ясно. Не всегда все надо формулировать.

Умница вдруг вскочил. Но не пошел к двери, где я уже готовился его перехватить, а заходил по комнате. Лицо его приняло не вполне осмысленное, но хотя бы загруженное мыслью выражение. Мне очень нравилось наблюдать нашего рава в роли испуганной жадной обезьяны, запустившей руку в банку с орехами и уже намертво сжавшей кулак.

— Не бывает безвыходных ситуаций! — произнес он то, что давно должен был. — У нас есть огромные деньги и полицейский с большим опытом. — Под ждущим огненным взглядом Дины, Умница распалился и развил мысль, — С Божьей помощью, мы найдем способ и помочь нашим агунот, и спасти Эфраима, его чад и домочадцев от лютой смерти. Правда, Боря?

Я пожал плечами:

— Я человек конкретный. Мне нужна четкая и достоверная информация. Чьи деньги. Кто претендует. Кто угрожает. Мотивы. Адреса. Явки. Пароли. Если Эфраим будет откровенен, то спасем. С Божьей помощью, понятное дело. А будет темнить и недоговаривать, то… сам виноват.

И тогда Плоткин начал давать чистосердечные показания. Когда выяснилось, что деньги уведены у Наума, я изобразил радостное оживление:

— Так это же деньги моего тестя! А он, между прочим, хочет меня убить, — я посмотрел на Умницу, ища подтверждения. Он не возражал. — Тогда я, на правах родственника, претендую на свою долю. Это уникальный случай, когда мои принципы позволяют мне украсть. Причем сразу и много. И я не намерен его упустить!

Никто не возражал. И Эфраим продолжил дозволенные речи.

— Все ясно, — подвел я итог Эфраимовому повествованию. — Ты, действительно, должен отдать деньги этому Ливанцу в присутствии Ронена. Раз твои дети и же… и налож… и их мать в руках Ронена — у нас нет выбора. Но! — я строгим взглядом стер с лица Умницы грустную улыбку облегчения. — Но деньги должны оказаться у нас.

Умница снова улыбнулся. На этот раз той самой сочувственной улыбкой, которой он обычно сопровождал «умные» разговоры со мной.

24. «На полочке стоял чемоданчик…»

Роскошный зеленоватый кабинет выглядел изнутри гораздо уютнее, чем на телеэкране. Сплошные драпировки, тяжелые бархатные складки и струящаяся зелень — живая растительная и неживая драпировочная. Не хватало только заплесневелой шкуры О'Лая. Непростой кабинетик. Возникало ощущение, что находишься под королевской юбкой — интим, таинство и допуск, да еще чувство отгороженности и защищенности. Хозяин ресторана, наверное, Саньке очень многим обязан. Иначе он ни за какие деньги не позволил бы нам вытворять то, что происходило только что в этом отдельном кабинете.

Сразу появились официанты в темно-зеленых фраках, быстро и споро навели порядок и принялись накрывать на стол. Я попросил их принести видик, пошел в «кинобудку» и забрал кассету.

Когда я вернулся, на столе уже стояли бутылки любимых Санькиных напитков. Я зачем-то залепил жвачкой объектив скрытой в драпировке видеокамеры и поднял ближайшую рюмку:

— Предлагаю выпить за важнейшее из искусств, коим для нас в данный момент является кино. А именно вот это, — я помахал черной коробочкой. — Сейчас мы его и посмотрим. А Фима нам все переведет.

Хотя я только что наблюдал эту запись из соседней комнатки, из-за полного незнания арабского не все догнал. И оба моих собутыльника активно жаждали зрелищ. Я, впрочем, хотел не только зрелищ, но и хлеба, который намазал черной икрой и уставился на экран. Умница зажал нос и начал имитировать гнусавый «голос за кадром», так знакомый всем нам по просмотру пиратских видеокассет времен Перестройки. Эфраим одобрительно хихикнул.

Первыми в кадре появились Ронен и Плоткин со своими телохранителями. Ронен выглядел, как типичный преуспевающий израильтянин нашего с Санькой примерно возраста. Из тех, кто носит ботинки из крокодиловой кожи, любит всякие гаджеты престижных фирм, но с удовольствием ест шварму в забегаловках, а потом подсчитывает сколько дополнительных минут он должен провести на беговой дорожке.

Охранника Михаэля Ронен привез с собой — коротко стриженый высокий блондин в черных очках, с нагловатой «спецназовской» мордой. Парень считал, что Ронен выбрал его за знание языка и русской жизни. Последнее обстоятельство Михаэля слегка напрягало — его вывезли лет пятнадцать назад, и весь опыт ограничивался начальной школой, да рассказами родителей. А разочаровывать шефа ему не хотелось. Все это мне рассказал игравший роль Плоткинского телохранителя Санька, с которым у Михаэля сразу возникла приязнь. Санька тут же наплел парню о мафиозных стрелках, продажности московских ментов и адреналинной настоящей жизни настоящих же пацанов. После чего у Михаэля должно было сложиться впечатление, что прогуляться вечером по Москве — ничем не хуже, чем прокатиться в джипе по Газе.

Санька по такому случаю тоже нацепил черные очки. А Плоткин привел в порядок свою разбойничью бороду и теперь отличался от Кабанова только отсутствием яхты. Зато к его запястью был пристегнут большой металлический кейс — жемчужина реквизита того самого Плоткинского актерского агентства.

Охранники проверили помещение и ушли караулить за дверь. Плоткин сидел с каменным лицом. Ронен посмотрел на часы.

РОНЕН: Ливанец опаздывает. Как думаешь, почему он выбрал это место? Довольно непрезентабельно.

ЭФРАИМ (пытаясь улыбнуться): Наверное, именно поэтому. Зачем ему появляться с израильтянами там, где его могут знать?

РОНЕН: Эфраим, ты в порядке? Ты что, боишься?

ЭФРАИМ: Да, боюсь. Слишком большие деньги. Большие деньги — большой риск, так тут в Москве говорят.

Ронен одарил его обаятельной улыбкой супермена, которая вдруг сползла.

— Ух ты, это я появился! Видите! — заорал у меня над ухом Умница. — Нажми «стоп», я хочу рассмотреть!

Я остановил кадр, но план съемки был недостаточно крупным, чтобы наслаждаться мимикой потрясенного Ронена. Умница разочарованно махнул рукой, чтобы продолжили показ. И тут же появился в кадре во всей своей красе. Он залихватски метнут куда-то в угол «свой верный кнейч», снял накладные пейсы и поздоровался с партнерами по переговорам на иврите, но с жутким арабским акцентом. Ронен неуверенно улыбнулся и галантно поприветствовал Умницу на арабском. Умница изобразил удивленное восхищение таким высоким уровнем знания неродного языка.

— Тут я зассал, — вдруг признался нам Умница. — У Ронена оказался слишком хороший арабский.

Я снова остановил кино.

— Я же тебя предупреждал, — напомнил Эфраим, — что армейская специальность Ронена — «слухач».

— Ну что же, что предупреждал, — чуть обиженно отозвался Умница, — вы мне вообще такое понаплели… Что, я всему верить должен был? Да я вообще тогда все забыл от страха, когда Ронен на арабском зачесал. Хорошо, хоть на египетском диалекте. Я ведь по роли «Ливанец», у них произношение мягкое. А я у иракца учился. Это совсем не то же самое, что ливанец. Боре-то хорошо было в подсобке у видеокамеры. А я прямо в пасти врага! И вдруг Ронен меня спрашивает, вот здесь, включи!.. Сейчас он как раз мне комплимент отвешивает, что, мол, тоже хотел когда-то научиться иракскому акценту, но у него не получилось. Ну всё, думаю, приплыл. И тут я соображаю, что Ливанец — христианин, а в Ираке есть христианская община. И говорю, что научиться этому акценту невозможно, это надо с молоком матери впитать. А сам думаю — ну не должен Ронен знать откуда родом мать Ливанца, а из Ирака наверняка тогда много христиан от Саддама в Ливан сбежало. И точно, вот, видите — Ронен улыбнулся и всё, больше ничего не спрашивал про акцент. Ладно, перевожу дальше: