У ангелов нелетная погода

Она припомнила распорядок работы: поскольку еженедельник выходил в свет во вторник, воскресенье было днем сдачи номера – самая запарка. Конечно, всем будет некогда, но все же просто потолкаться в родных стенах тоже здорово.

Родную редакцию Маша узнавала с трудом, так многое здесь изменилось за два года: коридоры и холлы отремонтировали, на дверях кабинетов висели таблички с незнакомыми фамилиями, на лестничной площадке у буфета стоял кофейный автомат…

Но секретарша главного, сколопендра в сиропе, осталась та же:

– О, Мария, привет! Давно не объявлялась! Ты что, поправилась? Тебе идет!

Маша точно знала, что за два года не прибавила в весе и полкило, но Оксана любила сделать комплимент, который трудно было забыть.

– Нет, Оксаночка, – не осталась в долгу Маша. – Просто цвет лица лучше стал – высокий уровень жизни благоприятно отражается на внешности. А ты как, по-прежнему командуешь тут всем парадом? И блондинкой стала? Ну, просто вылитая Ксюша Собчак!

Секретарша кисло улыбнулась Маше, изображая несказанную радость, но к главному редактору не пустила: у Валерия Ивановича посетитель, зайди позже.

Маша решила заглянуть в свой бывший кабинет, который она делила с двумя другими спецкорами – Мишкой Саутиным и Катей Скляр. Ни того, ни другой в журнале уже не было: Мишка ушел на телевидение, а Катя польстилась на хлеб пресс-секретаря в крупном банке. Маша приоткрыла дверь. Спиной к ней сидел большой человек, неторопливо отстукивая что-то на клавиатуре.

– Можно? – негромко спросила она. Большой человек медленно развернулся, близоруко прищурился:

– Входите, не заперто! О, Марья, ты, что ли?

Из тесного кресла встал, широко раскинув длинные руки, Лев Гринберг собственной персоной.

– Левушка! Вот здорово! – Маша подбежала, обняла старого приятеля. – Ты как здесь? Или «Наука и природа» накрылись медным тазом?

– Да нет, живы покуда. – Лев обхватил ее толстыми лапами. – Тут решили наукой наконец-то заняться, вот меня и сманили. А ты откуда, ты же в Германию вроде перебралась? Говорят, счастлива в замуже?

Маша высвободилась из дружеских медвежьих объятий, коротко рассказала Льву о последних изменениях в своей жизни. Они учились вместе, но с той поры встречались лишь изредка, на ежегодных курсовых тусовках на журфаке да на похоронах сокурсников. Но Маша всегда с удовольствием встречала знакомое имя на страницах научных журналов – Левка был признанным эрудитом и знатоком научной жизни изнутри, поскольку происходил из семьи потомственных академиков.

В этой самой семье, давшей миру не то шесть, не то семь академиков, он считался неудачником – угораздило же мальчика променять почетную научную карьеру на пошлую журналистскую суету… Но среди коллег Лев возвышался как глыба не только из-за своего почти двухметрового роста и нехилой анатомии. Он был чем-то вроде ходячей энциклопедии. Его можно было спросить почти обо всем – от названия денежной единицы Сьерра-Леоне до формулы расчета второй космической скорости, – и он всегда отвечал точно, коротко и ясно. И в редчайших случаях просил денек-другой, чтобы раздобыть информацию, которую раздобыть вообще-то казалось нереальным.

Феноменальная память прадедушек-талмудистов и огромное количество проглоченных книжек делали его ценнейшим приобретением для любой редакции. Но Левка не кичился, пахал везде, где работал, наравне со всеми.

– Левушка, мне тебя сам Бог послал! – Маша села рядом, подобрала ноги на кресло. – Понимаешь, тут такая беда! У Ларки Северцевой дочь украли в Турции, ты же помнишь Ларку?

– Ларису помню прекрасно. – Лев внимательно всмотрелся в Машино лицо. – А что, она внезапно разбогатела, стала бизнес-леди?

– При чем здесь бизнес? – растерялась Маша.

– Ну, зачем иначе ребенка красть? – Лев покрутил крупной головой, достал сигарету, размял ее. – Крадут ведь либо ради выкупа, либо ради шантажа. Отец-то у Ларисиного ребенка, насколько я помню, был прохожий молодец? Значит, отец тут ни при чем…

– Да отец погиб восемь лет назад, на машине разбился… – Маша устало прикрыла веки. – Денег никаких у Ларки нет. В том-то все и дело, что мы понять не можем, зачем девочку украли. Да еще во Францию отвезли…

– Во Францию? Это что-то новенькое… – Лев выпустил толстую струю дыма. – В основном похищенных на юга везут, в зинданы… А тут – во Францию! Она что, модель какая-нибудь?

– Да какая модель! Обыкновенная девочка, только что школу закончила. – Маша стиснула ладони. – Ты вот все знаешь, скажи мне, можно с этим делом в Интерпол обратиться?

– В Интерпол? – Левка изумленно поднял кустистые брови. – Интерпол-то в основном розыском преступников занимается, насколько известно. А чтобы похищенных детей искали, я что-то не слышал. Тут, видимо, надо по дипломатическим каналам действовать. Если есть доказательства, что ее украли и увезли именно во Францию, а не в Усть-Моржопинск.

– Доказательства есть. – Маша кивнула. – Турки откопали поддельные документы, по которым ее вывезли из страны. Мужика какого-то, который выдавал себя за ее отца, и ее самой. Только нам на руки не отдали, сказали, что по запросу нашего МВД…

– Молодой? – заинтересованно выкатил и без того выпученные глаза Левка.

– Кто? – не поняла Маша.

– Мужик молодой?

– Ну да, лет тридцати пяти – тридцати восьми, думаю… Правда, ксерокс плохой был, может, и моложе…

– Ну, тогда, лапа моя, нечего и огород городить. – Левка докурил сигарету, злобно удавил ее в переполненной пепельнице. – Тут дела амурные надо искать…

– Какие амурные, ты что, Левочка? – Маша аж поперхнулась.

– Какие-какие – обыкновенные! – Левка со вкусом почмокал губами. – Девочки восемнадцати лет, они же самые дуры свеженькие. Если уж любовь, то непременно на всю жизнь, а мама не велит. Приходится убегом со своим рыцарем на белом коне… Или на чем там?

– На самолете… – растерялась Маша. – Ты что, думаешь, она сама?

– А то! – Левка мечтательно прикрыл веки. – Молодой мужик, да при деньгах, да француз какой-нибудь… У какой дурехи голова не закружится? Сговорились заранее, что он ее в Турции встретит и оттуда в Париж прямиком отвезет, а? Ты бы устояла?

– Да ты что, Лев? – Маша вскочила с кресла, забегала по кабинету.

– Что, что? – Он прищурился. – А то я девчушек не знаю! У меня такая точно была, из десятого класса. Я на втором курсе учился, а она беленькая, хорошенькая до невозможности. Увези меня, говорит, Левочка, хоть на край света, лишь бы с тобой…

– И ты увез? – Маша подозрительно уставилась на толстое Левкино лицо, которое расплылось в счастливой улыбке.

– Ты что, я же мальчик умный, мог из универа вылететь, из комсомола – это же капец карьере и вообще всему. – Левка потянулся всем своим обширным телом. – Нет, говорю, Лялечка, давай дождемся, пока тебе восемнадцать стукнет, и все по-хорошему, к папе с мамой придем, я руки попрошу…

– А она?

– А она через полгода влюбилась в хоккеиста из «Спартака» и меня бросила. – Левка громко захохотал. – И вся любовь.

– Ну, даже если ты прав, неужели за неделю она не позвонила бы матери, чтобы ее успокоить? Нет, тут что-то не так! – Маша решительно затрясла головой.

– Эх, Мария, ты, видать, забыла, как это бывает. Угар любви, да еще первой настоящей, «взрослой»! – Лев поднял толстый, как сарделька палец. – Она же сейчас ничего, кроме своего любезного, знать не знает и видеть не видит! Вспомнит про мамашу, но попозже, тогда и позвонит.

Маша устало свесила руки – в Левкных словах было много какой-то совсем простой правды. Но как сказать об этом Ларисе? Она все равно никогда не поверит.

24 августа 2008 года, воскресенье, день

Дидье поднялся в мансарду в половине четвертого. Аня была уже готова – одета во все свое, свежевыстиранное, с сумкой на плече. Кристина до последнего читала какую-то толстую книжку, отчеркивая в ней отдельные строки оранжевым маркером. Аня искоса поглядывала на нее, каждый раз внутренне съеживаясь, – мама запрещала даже загибать страницы, а тем более черкать в книжках, да еще цветным маркером, который тут же проступал сквозь бумагу. Но Кристину, видимо, учили по-другому.