Перелом

Наш обслуживающий персонал готовился к выходному субботнему вечеру. Позаботившись о Гороховом Пудинге, люди ушли гурьбой, весело смеясь, уничтожать запасы “Золотого Льва”; и только когда я собственными глазами увидел, как они радуются, мне стало понятно, в каком подавленном настроении они находились последнее время. В конце концов, они ведь тоже читали газеты. И привыкли верить моему отцу больше, чем своим глазам.

– Мистер Гриффон так обрадуется, – по-детски простодушно заявила Этти.

Но мистер Гриффон, как и следовало ожидать, не обрадовался.

Я поехал навестить его на следующее утро и увидел, что несколько воскресных газет валяются в корзинке для бумаг. Отец был мрачнее тучи и подозрительно наблюдал за мной, чтобы в корне пресечь всякую попытку с моей стороны позлорадствовать по поводу того, что Гороховый Пудинг пришел первым.

Ему не следовало волноваться. Ничто не могло так испортить отношений в будущем, как сведение счетов, а я слишком долго имел дело с людьми самых различных слоев общества, чтобы не знать азбучных истин.

Я поздравил отца с победой.

Он несколько растерялся, не зная, что ответить, но, по крайней мере, теперь ему не пришлось признаваться в своей ошибке.

– Томми Хойлэйк прекрасно провел скачки, – заявил отец, игнорируя тот факт, что жокей нарушил его инструкции.

– Да, конечно, – вполне искренне согласился я и повторил, что надо благодарить Этти и программу тренировок, разработанную отцом, которой мы преданно следовали.

Он подобрел еще больше, но я, к своему разочарованию и удивлению, неожиданно подумал, что Алессандро поступил куда порядочнее отца, не побоявшись принести извинения и признаться в ошибке. Честно говоря, я даже не подозревал, что Алессандро на это способен.

Со времени моего последнего визита больничная палата стала напоминать контору. Фирменную тумбочку у постели заменил большой стол на колесиках, таких же, как у кровати. На столе красовался телефон, с помощью которого отец развил такую бурную деятельность, лежала кипа “Скаковых календарей”, номера “Спортивной жизни”, бланки заявок, три книги с описанием скачек прошлого года и полузаваленные бумагами отчеты Этти, написанные знакомым школьным почерком.

– Неужели у тебя нет машинки? – легкомысленно спросил я, и отец жестким голосом ответил, что договорился с местной машинисткой, которая придет на следующей неделе и будет печатать под его диктовку.

– Замечательно! – воодушевленно воскликнул я, но на него и это не подействовало. В том, что приз Линкольна все-таки был выигран, он видел серьезную угрозу своему авторитету, и его поведение ясно говорило, что данный авторитет он не собирается уступать ни мне, ни Этти.

Отец сам себя поставил в очень щекотливое двойственное положение. Каждая новая победа будет крайне мучительна для его самолюбия и в то же время необходима с финансовой точки зрения. Слишком много денег вложил он в долевых лошадей, и, если теперь лошади плохо выступят на скачках, их стоимость резко упадет.

Понять его было нетрудно, а вот убедить...

– Не дождусь, когда ты, наконец, вернешься, – сказал я, но и это ни к чему не привело. Оказалось, что дела на поправку идут медленно, и напоминанием о его прикованности к постели я только испортил отцу настроение.

– Несут всякую чушь, что кости у стариков срастаются плохо, – раздраженно сказал он. – Столько недель прошло, а врачи не могут даже сказать, когда снимут меня с вытяжки. Я просил наложить гипс.., черт побери, все ходят в гипсе.., но они утверждают, что в моем случае это невозможно.

– Тебе повезло, что ногу не отняли, – сказал я. – Врачи сначала думали, что без ампутации не обойтись.

– Лучше бы ее отрезали, – фыркнул он. – Тогда я давно уже был бы в Роули Лодж.

Я принес с собой еще несколько маленьких бутылок шампанского, но отец отказался пить. “Наверное, решил, что это будет выглядеть, как чествование победителя”, – подумал я.

* * *

Джилли сдавила меня в своих объятиях.

– Я же говорила! – воскликнула она.

– И оказалась права, – покорно согласился я. – А так как благодаря твоей уверенности я выиграл две тысячи фунтов стерлингов, приглашаю тебя в “Императрицу”.

– Не бери греха на душу! – воскликнула она. – Разве не видишь, как я поправилась? Десять дней назад это платье сидело на мне, как влитое, а сейчас смотреть противно.

– Мне не нравятся костлявые женщины, – примирительно пробормотал я.

– Да.., но нельзя же быть жирной.

– Значит, грейпфрут?

Она вздохнула, задумалась, отправилась за своей кремовой курткой и, одевшись, весело сказала:

– Разве можно отмечать победу Горохового Пудинга грейпфрутом?

Мы отметили ее, заказав “Шато фижак” 1964 года, и, из уважения к черным сургучным печатям на бутылке, закусили дыней и бифштексом, упорно отвергая пудинги.

За чашкой кофе Джилли спросила, не забыл ли я о том, что она хочет поехать в Ньюмаркет.

– Нет, – ответил я резче, чем мне хотелось. Она немного обиделась, и это было так на нее не похоже, что я довольно сильно забеспокоился.

– Помнишь мои синяки, недель пять тому назад? – спросил я.

– Да.

– Видишь ли.., они появились в результате одной крайне неприятной ссоры с человеком, который понимает только язык угроз. До сих пор мне удавалось избегать крупных неприятностей, но сейчас наши отношения зашли в тупик. – Я перевел дыхание. – Мне бы не хотелось нарушать существующее равновесие. Мне бы не хотелось давать ему точку опоры. Мне бы не хотелось, чтобы, угрожая близкому мне существу, он заставил меня выполнять свою волю. А если ты приедешь в Ньюмаркет...

Джилли долгое время смотрела на меня – от ее обиды не осталось и следа.

– Архимед говорил, – через некоторое время сказала она, – что с помощью рычага может перевернуть весь мир.

– А?

– Если дать ему точку опоры, – пояснила она, улыбаясь. – Необразованный ты человек.

– В таком случае не будем давать Архимеду точку опоры.

– Да. – Она вздохнула. – Успокойся, я к тебе не приеду, пока сам не пригласишь.