Перелом

– Безусловно.

– Но тогда он наверняка отомстит и уничтожит конюшни, и вы будете бессильны.

– А вы уверены, что он это сделает? – спросил я. – Стоит ли пачкаться.

Алессандро посмотрел на меня с жалостью и высокомерно улыбнулся.

– Мой отец будет мстить, если кто-нибудь съест пирожное, которое ему понравилось.

– Значит, вы одобряете месть? – спросил я.

– Конечно.

– Она не вернет вам жокейских прав, – напомнил я, – и к тому же я сильно сомневаюсь, что он действительно сможет что-то сделать, потому что, когда все откроется, полиция окажет нам неограниченное содействие, а пресса поднимет шум на всю страну.

– Вы бы вообще ничем не рисковали, – упрямо возразил Алессандро, – если бы согласились выставить меня на Гороховом Пудинге и Архангеле.

– Вы слишком неопытны. И будь у вас хоть капля здравого смысла, вы сами пришли бы к такому выводу. – Алессандро надменно на меня посмотрел и тут же потупил глаза, впервые за все время, что я его знал. – Поэтому, – продолжал я, – приходится идти на определенный риск, не поддаваясь на шантаж. В некоторых случаях нельзя поступать иначе. Надо только найти способ, при котором если и погибнешь, то не напрасно.

Наступила очередная долгая пауза, во время которой мы проехали Грэнхэм и Ньюарк. Пошел дождь. Я включил “дворники”, и они застучали по стеклу, подобно метрономам.

– Мне кажется, – угрюмо сказал Алессандро, – что вы с моим отцом затеяли игру, в которой мне отведена роль пешки, переставляемой обоими противниками.

Я улыбнулся, удивленный его умением тонко чувствовать и тем, что он не побоялся высказать свои мысли вслух.

– Вы правы, – согласился я. – Так произошло с самого начала.

– Мне это не нравится.

– Но вы сами виноваты. Выбросьте из головы мысль стать жокеем, и все уладится.

– Но я хочу быть жокеем, – сказал Алессандро, давая понять, что разговор окончен. Может, он был прав.

Мы молча проехали по мокрому шоссе еще десять миль, прежде чем он нарушил молчание:

– Вы пытались избавиться от меня.

– Да.

– Вы все еще хотите, чтобы я ушел?

– А вы уйдете? – спросил я с надеждой в голосе.

– Нет, – сказал он. Я поморщился. – Нет, – повторил он, – потому что вы с моим отцом сделали все возможное, чтобы я не смог пойти учеником в другие конюшни и начать все сначала. – Алессандро надолго замолчал, потом добавил:

– Да к тому же я не хочу уходить. Я предпочитаю остаться в Роули Лодж.

– И быть чемпионом, – пробормотал я.

– Я говорил об этом только Маргарет... – резко ответил он и осекся. – Значит, это она сказала вам о Холсте, – с горечью произнес он. – И поэтому вы подловили Карло.

Чтобы отдать должное Маргарет, я ответил:

– Она бы ничего не сказала, если бы я не спросил, о чем вы беседовали.

– Вы мне не верите, – с обидой в голосе заметил Алессандро.

– По правде говоря, нет, – иронически ответил я.

– Я не полный дурак.

Дождь еще сильнее стал заливать лобовое стекло. Мы остановились на красный свет в Боутри и подождали, пока воспитатель проведет по пешеходному переходу учеников школы.

– В письме вы упомянули, что поможете стать мне хорошим жокеем.., это правда?

– Да, – сказал я. – На тренировках вы ездите очень хорошо. Честно говоря, даже лучше, чем я думал.

– Я ведь говорил вам... – начал он, вздернув нос кверху.

– Что вы – гений, – закончил я, кивнув головой. – Слышал.

– Не смейте надо мной смеяться! – Глаза Алессандро зажглись яростью.

– Вам осталось только выиграть несколько скачек, доказать, что вы добились единения с лошадью, показать понимание тактики скачек и перестать полагаться на вашего отца.

Алессандро не выглядел умиротворенным.

– Полагаться на отца естественно, – упрямо заявил он.

– Я убежал от своего отца, когда мне было шестнадцать.

– Очевидно, он не выполнял всех ваших желаний, как мой.

– Совершенно верно, – согласился я. – Я желал быть свободным.

"Свобода, – подумал я. – Пожалуй, это единственное, чего Энсо никогда не даст своему сыну: люди, одержимые навязчивой идеей, как правило, ярые собственники. О какой свободе можно говорить, когда у Алессандро нет своих денег, он не умеет водить машину и никуда не ходит без Карло, который докладывает о каждом его шаге. А с другой стороны, Алессандро привык к рабству, и оно кажется ему упоительным”.

* * *

На ипподроме все без исключения отнеслись ко мне крайне доброжелательно, наперебой помогая советами и делясь информацией, так что к концу дня я уяснил, что мне следует (и не менее важно – не следует) делать в связи с тем, что я заявил Горохового Пудинга на приз Линкольна.

Томми Хойлэйк, ухмыляясь во весь рот, высказал свое мнение в нескольких словах:

– Заявить, подседлать, прийти первым и на всякий случай подождать, пока объявят победителя.

– Вы считаете, у нас есть шанс?

– О, конечно, – ответил он. – В пробегах на скорость выиграть может любой. Каприз богов, знаете ли, каприз богов.

Из этого я заключил, что Томми еще не пришел к окончательному выводу после испытаний: хорош ли Лан-кет или плох Гороховый Пудинг.

* * *

Я повез Алессандро в Ньюмаркет и по дороге спросил, как ему понравились скачки.

Он мог бы мне не отвечать, потому что в течение дня я изредка видел его лицо, на котором попеременно отражались то зависть, то гордость. Он был явно счастлив, что все принимают его за жокея, и неистовствовал, что не участвует в открытии сезона. Взгляд, который он бросил на победителя скачек учеников, напугал бы гремучую змею.

– Я не могу ждать до следующей среды, – сказал Алессандро. – Я хочу начать завтра.

– Мы не подавали заявок до следующей среды, – спокойно ответил я.

– Гороховый Пудинг! – яростно выкрикнул он. – В субботу!

– По-моему, этот вопрос мы уже обсудили.

– Но я хочу.

– Нет.

Алессандро раздраженно заерзал на сиденье. Вид скачек, с их звуками и запахами, возбудил его до такой степени, что он с трудом заставил себя замолчать. То мимолетное понимание, которого я добился по пути в Донкастер, испарилось, как дым, и половина дороги домой тоже пропала даром. Только когда Алессандро немного успокоился и мрачно откинулся на спинку сиденья, я задал ему вопрос: