Железный крест

— Вы знали об этом? — резко спросил Мартин Карину.

Та робко кивнула:

— Только вчера узнала… Челль, мой бывший муж, рассказал только вчера. До этого я и понятия не имела. И не понимаю, Пер, почему ты не дал мой номер. Зачем было вмешивать в это дело отца?

— А ты бы и не врубилась, — вяло сказал Пер, впервые за все время разговора глянув прямо на мать. — Ты валяешься, квасишь, а на все остальное тебе насрать. От тебя и перегаром воняет, как от бомжа, тебе этого никто не говорил?

У Пера опять сильно задрожали руки.

Карина уставилась на сына полными слез глазами и долго молчала.

— И это все, что ты можешь сказать обо мне? После всех этих лет? Я тебя родила, я тебя одевала и кормила, а твой отец… твой отец предал нас. — Она посмотрела на Мартина и Йосту. — Просто взял и ушел. В один прекрасный день собрал чемоданы и ушел. Оказывается, у него завелась какая-то молодая девка, он сделал ей ребенка, а нас с Пером бросил и больше не показывался. Живет в новой семье, а нас выбросил. Мы ему стали не нужны.

— Десять лет назад уже как смотался, — устало подтвердил Пер. Сейчас он выглядел намного старше своих пятнадцати лет.

— Как зовут твоего отца?

— Имя моего бывшего мужа Челль Рингхольм, — вместо Пера ответила Карина.

Мартин и Йоста переглянулись.

— Журналист из «Бухусленца»? — спросил Йоста. Наконец-то все встало на свои места. — Сын Франца Рингхольма?

— Франц — мой дед, — с гордостью сказал Пер. — Вот это дед так дед! Он даже в тюрьме сидел. А теперь занимается политикой. Они выиграют следующие муниципальные выборы, и черножопые полетят отсюда как миленькие!

— Пер!!! — У Карины буквально отвисла челюсть. Она повернулась к полицейским. — Вы же понимаете… это возраст поиска. Человек ищет себя. Пробует разные роли. И да, конечно, дед на него влияет плохо. Челль даже запретил Перу с ним встречаться.

— Попробуйте только, — проворчал Пер. — А старикан этот получил по заслугам. Я слышал, о чем они говорили с папашей, когда тот за мной явился. Что-то он лепетал отцу, дескать, у него есть материал, отец же пишет о «Друзьях Швеции» и на Франца что-то есть… Они-то думали, я их не слышу. Стали договариваться — ну там увидимся попозже, еще что-то… Предатель! Отец — предатель! Я понимаю, почему деду стыдно за папашу!

Карина неожиданно отвесила Перу пощечину, и мать с сыном с внезапной ненавистью впились друг в друга глазами. Лицо Карины сразу обмякло.

— Прости, любимый. Прости меня, ради бога, сама не знаю… я не хотела. — Она попыталась обнять сына, но тот с ненавистью ее оттолкнул.

— Отвали… алкоголичка! И не трогай меня! Поняла?

— Так… все успокоились! — Йоста приподнялся на стуле и сурово перевел взгляд с Карины на Пера. — Не думаю, что мы в такой обстановке чего-то добьемся, так что пока можешь идти, Пер. Но… — Он вопросительно посмотрел на Мартина, и тот еле заметно кивнул. — Но ты должен знать, что мы свяжемся с социальными службами. Кое-что в этой истории нас очень беспокоит. Надеемся, социальные работники разберутся. А следствие по делу об избиении продолжается.

— Это и в самом деле необходимо? — робко спросила Карина.

Йосте показалось, что она даже испытывает облегчение — кто-то займется этой проблемой и снимет груз с ее плеч.

Мать и сын, не глядя друг на друга, вместе вышли из отдела. Йоста завернул к Мартину.

— Есть над чем подумать, — сказал Мартин и устало сел.

— Да уж… — Йоста прикусил губу и стоял, покачиваясь на каблуках.

— У тебя есть что сказать?

— Да… есть одна мелочь… — Йоста замолчал.

Что-то, чего он сам никак не мог определить, не давало ему покоя уже пару дней, а теперь он вдруг понял, что это было. Вопрос только, как сформулировать. Мартин, во всяком случае, не обрадуется.

Он долго стоял у дверей и колебался. Наконец решился и постучал. Герман открыл почти сразу.

— Значит, пришел…

Аксель кивнул.

— Заходи. Я не говорил ей, что ты придешь. Не уверен, что она тебя вспомнит.

— Что, так плохо? — Аксель посмотрел на него с сочувствием.

Вид у Германа был очень усталый. Можно понять.

— Это весь твой клан? — Аксель кивнул на фотовыставку в холле.

— Да… вся компания.

Аксель, заложив руки за спину, разглядывал фотографии. Праздники… летнего солнцестояния, дни рождения, Рождество. Будни… Целая толпа — дети, внуки, правнуки. Он вдруг представил, как выглядела бы его собственная семейная галерея. Аксель в конторе — бумаги, бумаги, бумаги… бесконечное количество бумаг. Бесчисленные ланчи и ужины с политическими боссами, с людьми, которые могли что-то решить. Друзей почти нет. Их было не так много, кто выдерживал до конца. Ежедневная, утомительная, тягучая охота на людей, и лишь одно стремление — найти всех. Найти преступников и убийц, избежавших наказания и ведущих незаслуженно комфортную жизнь. Найти тех, у кого руки по локоть в крови и кто этими самыми руками гладит по головкам внуков и правнуков. Он ни секунды не сомневался в справедливости своего дела, и с ним не могло сравниться ничто — ни семья, ни друзья. Он даже не позволял себе задумываться, чего себя лишил. Результаты сами по себе были наградой — палачей выковыривали из их годами наращиваемой скорлупы, и они представали перед судом. И награда эта была так высока, что оттесняла мечты о нормальной жизни на второй план. А может, он просто сам себя в этом убедил. Потому что сейчас, когда он рассматривал снимки многочисленного семейства Германа и Бритты, его резанула мысль: а правильно ли он выбрал? Стоило ли лишать себя всего этого?

— Какие все славные, — задумчиво сказал Аксель, прошел в гостиную и остановился как вкопанный.

Он увидел Бритту. Несмотря на то что и она, и они с Эриком прожили всю жизнь в Фьельбаке, он не видел ее несколько десятилетий. Их жизненные пути не пересекались. А сейчас с него словно спала пелена этих лет. Она была по-прежнему красива. Собственно говоря, она была намного красивее, чем Эльси, к Эльси скорее подошло бы слово «симпатичная» или «милая». Но в Эльси был какой-то внутренний свет, теплота, с которой ее подруга при всей своей красоте тягаться не могла. Но теперь он видел другую Бритту. Теперь она выглядела так, что с нее можно было писать картину — она просто олицетворяла все, что принято называть материнством.

— Неужели это ты? — Она встала и пошла ему навстречу. — Тот самый Аксель?

Она протянула ему обе руки. Боже, сколько же лет прошло… шестьдесят лет! Целая жизнь. Тогда он бы ни за что не поверил, если бы ему сказали, что жизнь может пройти так быстро. Он взял ее руки в свои и увидел, что это руки старой женщины, морщинистые, с множеством возрастных пигментных пятнышек. Волосы уже не темные, как тогда, а серебристо-белые, но все равно красивые. Она спокойно смотрела ему в глаза.

— Как я рада тебя видеть! Постарел немного с тех пор, а?

— Забавно, я хотел сказать то же самое, — улыбнулся Аксель.

— Давай, давай, садись поскорее, поболтаем. Герман? Ты сваришь нам кофе?

Герман молча кивнул, вышел в кухню и загремел посудой. Бритта села на диван и, не отпуская рук Акселя, усадила его рядом.

— Вот так, Аксель, и мы постарели… Кто бы мог подумать? — Она кокетливо наклонила голову набок.

Ничего, весело подумал он, кое-что осталось и от той Бритты.

— Я слышала, ты достиг больших успехов за эти годы. Так много сделал хорошего…

Она уставилась на него, и он отвел глаза.

— Хорошего… может быть, и хорошего. Я делал то, что надо было делать, — сказал он и замолчал. Потом добавил: — Есть вещи, которые нельзя скрыть.

— Это правда, Аксель, — серьезно сказала Бритта. — Это правда…

Они надолго замолчали. Сидели и смотрели в окно на бухту, пока Герман не принес кофе и чашки на веселеньком, в крупных цветах, подносе.

— Спасибо, любимый, — сказала Бритта.

Аксель заметил взгляд, которым они обменялись с мужем, и у него перехватило дыхание. Он постарался напомнить себе, что его работа тоже принесла чувство покоя и удовлетворения многим и многим семьям — их страдания и мучения наконец-то были отмщены, их мучители предстали перед судом. Это тоже своего рода любовь… не физическая, не любовь между мужчиной и женщиной, но в высшем смысле это тоже любовь.