Черные кувшинки

— Нимфеи, вот как! Слово греческого происхождения. Еще их называют водяными лилиями. А как кувшинки называются по-английски?

«Он когда-нибудь заткнется?»

Камиль не стал дожидаться ответа. Он ухватился за ветку глицинии, желая на ней покачаться. Ветка хрустнула, и он разжал пальцы.

— Waterlily! [9] — провозгласил он.

«Самодовольный дурак! До чего он меня раздражает, слов нет. Хотя надо признаться, что waterlily звучит красиво. Да и нимфеи тоже ничего. Но для меня они всегда останутся кувшинками».

Камиль склонился над картиной Фанетты. От него пахло потом.

— Что рисуешь, Фанетта? Копируешь «Кувшинки» Моне?

— Нет.

— Не «нет», а «да». Я же вижу.

«Камиль вечно хвастается тем, что все знает. Знать-то он знает, но ничего не понимает».

— Что ты видишь, идиот? Если я пишу то же, что писал Моне, это еще не значит, что я его копирую!

Камиль пожал плечами.

— Моне написал прорву картин с кувшинками. Твоя все равно будет хоть на одну, да похожа! Даже если ты напишешь тондо. Ты знаешь, что такое тондо?

«Сейчас я ему кистью в рожу запущу. По-другому он просто не понимает. И что за кретинская манера — задавать вопрос и тут же самому на него отвечать?»

— Тондо — это картина круглой формы. Такая выставлена, например…

«А-а-а-а-а-а!!!»

— Мальчики, вы идете? — вдруг раздался голос Мэри. Она перестала плакать.

Камиль вздохнул. Винсент засмеялся.

— А что, если толкнуть ее в пруд? — предложил он. — Фанетта, ты смогла бы ее написать? Получится оригинально. Mary in the Waterlilies. [10]

Он расхохотался еще громче и начал выталкивать Камиля с мостика.

— Ладно, Фанетта, не будем тебе мешать, — сказал он. — Пошли, Камиль.

«Иногда Винсент меня понимает. Иногда — нет, а иногда — да. Как сейчас вот…»

Наконец-то Фанетта осталась одна. Она вгляделась в гладь пруда. В воде, на поверхности которой плавали кувшинки, отражались плакучие ивы. Фанетта вспомнила, о чем недавно говорил ей Джеймс. Линии схода!

«Если я правильно поняла, оригинальность „Кувшинок“ Клода Моне заключается в композиции, основанной на двух противоположных линиях схода. Первая образована листьями и цветками кувшинок и в принципе лежит на водной глади. Джеймс сказал, что это горизонтальная линия. Пожалуйста, кто бы спорил… Но есть и вторая линия, образованная отражениями — цветущих глициний на берегу, веток ивы, солнечным светом и тенями облаков. Если верить Джеймсу, это вертикальные линии, и они показаны как бы отраженными, как в зеркале. В этом и заключается секрет „Кувшинок“, объяснил Джеймс. Ну хорошо, пусть так, хотя я не понимаю, в чем тут особенный секрет. Необязательно зваться Джеймсом или Клодом Моне, чтобы это заметить. Достаточно просто посмотреть на пруд. Это же само бросается в глаза. В смысле, эти две линии, которые как бы разбегаются в разные стороны. Ну, не то чтобы разбегаются… Все-таки сам пруд и кувшинки на нем никуда не разбегаются. Они неподвижны. Если там и есть какое-то движение, то это скорее иллюзия движения, я бы так сказала…

Черт, ничего не получается! Как только они ушли, мне почти захотелось пойти с ними поиграть. Нет, нельзя! Джеймс сказал, я должна быть эгоисткой. Думать о своем таланте и о конкурсе. Допишу, а потом поиграю».

Фанетта склонилась над палитрой и принялась старательно смешивать краски.

И вдруг замерла. «Черное! Осталась только черная краска».

Фанетта чуть не взвыла, когда ее ноздрей коснулся запах свежескошенной травы. Так всегда пахло от Поля.

— Ку-ку!

— Поль! Ты где был?

— С ребятами в «салки» играли. Шесть конов! Я выиграл.

Он наклонился к холсту.

— Вау, Фанетта! У тебя здорово получается!

— Надеюсь. Хочу отправить на конкурс. По-моему, я одна из всего класса собираюсь в нем участвовать.

— Нашла чему удивляться. Ты победишь. Точно говорю: победишь. Ты классно пишешь.

— Да мне просто нравится. А вообще у меня есть одна идея. Мне ее Джеймс подсказал.

— Этот твой художник-американец?

— Ну да. Я к нему после школы пойду. Небось спит еще прямо в поле. Хочу показать ему картину. Он дает мне хорошие советы. Так что у меня и правда есть шанс. Только он очень быстро устает. Не столько пишет, сколько спит.

— Слушай, как интересно… Твоя картина совсем не похожа на «Кувшинки»…

Фанетта чмокнула Поля в щеку.

«Поль, я тебя обожа-а-а-ю!»

— Ты гений. Догадался. Я как раз этого и добиваюсь. Сейчас я тебе объясню, в чем моя идея. Когда ты смотришь на «Кувшинки» Моне, у тебя такое впечатление, что ты, как бы это сказать, будто погружаешься в картину, проваливаешься в нее, как в колодец… Моне хотел показать, что жизнь человека постепенно уходит под стоячую воду, а я… Я все сделаю наоборот! Пусть тот, кто посмотрит на мои «Кувшинки», почувствует, что он плывет по воде и в любую секунду может подпрыгнуть и улететь. Моя вода — не стоячая. Я напишу такие «Кувшинки», какие написал бы Моне в одиннадцать лет. Кувшинки всех цветов радуги!

Поль смотрел на нее с немым восхищением.

— Я не все понял, — наконец вымолвил он.

— Это не страшно, Поль. В конце концов это не так уж важно. А ты знаешь, что делал Моне с картинами, которые ему не нравились? В том числе с «Кувшинками»?

— Нет, не знаю.

— Он отдавал их детям — их тогда в розовом доме было много, и лет им было примерно столько, сколько сейчас нам с тобой. А они мастерили из них кораблики. Представляешь, если поискать на дне Эпта и Сены, то можно найти картины с кувшинками! Ты веришь, что это правда?

— Я верю тебе, Фанетта.

Поль немного помолчал, а затем сказал:

— Но ты зря говоришь, что это не важно. Это как раз очень важно. Я же понимаю, что ты здесь — как будто с другой планеты. Когда-нибудь ты отсюда уедешь. Станешь знаменитой, и все такое прочее. Зато я смогу всю жизнь рассказывать, что был с тобой знаком и что мы вместе стояли на японском мостике. И даже…

— Что «даже»?

— И даже что ты меня поцеловала…

«Дурак ты, Поль. Когда ты говоришь такие вещи, я начинаю вся дрожать…»

По пруду медленно плыли кувшинки. Фанетта закрыла глаза. Поль приблизился к ней и прикоснулся губами к ее губам.

— А еще, — прошептала Фанетта, — мы сможешь всем рассказать, что я тебе пообещала, что мы будем жить вместе, что мы поженимся и поселимся в большом доме и у нас будет много детей. И так оно и будет.

— Фанетта, ты…

В ветвях глицинии раздался шорох.

Из-за дерева выскочил Винсент, похожий на маленького дикаря, обитателя джунглей. Он уставился на Поля и Фанетту каким-то странным пустым взглядом. Неужели он за ними следил?

«Я его боюсь. Я все больше боюсь Винсента».

— Что это вы здесь делаете? — бесцветным голосом спросил Винсент.

43

Агент Лилиан Лельевр прыгала по страницам Интернета. Она искала деревянную стремянку с пятью ступеньками, на которую хотела поставить горшки с комнатными растениями. Лилиан взглянула на свои элегантные серебряные часики — 18:45. Еще пятнадцать минут — и можно закрывать приемную Вернонского комиссариата. Вечером посетителей почти никогда не бывает.

Она не сразу узнала человека, медленно поднимавшегося на крыльцо комиссариата. Зато стоило ему войти в приемную, как ее лицо осветилось радостью.

— Здравствуйте, Лилиан!

— Комиссар Лорантен!

Господи, сколько же лет они не виделись! Комиссар Лорантен вышел на пенсию… погодите-ка… да, точно, двадцать лет назад. В начале 1990-х, сразу после того как успешно расследовал кражу картин Моне из музея Мармоттан. В то время Лорантен, возглавлявший комиссариат Вернона, считался одним из лучших специалистов по делам о незаконной торговле предметами искусства. К нему постоянно обращались из Центрального управления по борьбе с преступлениями в области культуры. А до того Лилиан и Лорантен проработали вместе больше пятнадцати лет.