Музыка под занавес

— Привет, Джон, — сказал Гейтс, протягивая Ребусу руку, которая показалась детективу такой же ледяной, каким был воздух в комнате. — Ну и холодина! А-а, сержант Кларк… Вижу, вы тоже здесь? Ждете момента, чтобы выйти из тени своего учителя?

Шивон мгновенно ощетинилась, но ничего не сказала. Не было никакого смысла спорить и доказывать, что она — пусть пока только в собственных мыслях — давно вышла из тени Ребуса и представляет собой самостоятельную боевую единицу. Сам Ребус лишь ободряюще улыбнулся ей и обменялся рукопожатием с доктором Кертом. Лицо у того было серым, словно обмороженным, но холод в данном случае был ни при чем: примерно одиннадцать месяцев назад у Керта заподозрили рак. Тревога, к счастью, оказалась, ложной, но с тех пор эксперт так и не оправился, хотя отказ от курения, безусловно, пошел ему на пользу.

— Как поживаешь, Джон? — поинтересовался Керт, и Ребус подумал: ему следовало первым задать этот вопрос, однако он только кивнул, давая знать, что все в порядке.

— Предлагаю пари, — заявил профессор Гейтс, поворачиваясь к своему коллеге. — Спорим, что клиент на полке номер два?

— На полке номер три, профессор, — поправила Шивон. — Мы предполагаем, что погибший — известный русский поэт.

— Уж не Федоров ли? — удивился Керт, слегка приподняв бровь.

Шивон показала ему вынутую из кармана книгу, и бровь подскочила выше.

— Никогда бы не подумал, что вы так хорошо знакомы с современной поэзией, профессор, — ухмыльнулся Ребус.

— Так-так… — Гейтс покачал головой и нахмурился. — Нас что, ждут дипломатические осложнения? И что нам искать — следы от укола отравленным зонтиком или еще что-нибудь?

— Похоже, его избил и ограбил какой-то псих, — объяснил Ребус. — Разве только вам известен яд, от которого слезает кожа на лице.

— Некротический фасцит, — пробурчал Керт.

— Возникающий вследствие запущенного стрептококкового нагноения, — тотчас добавил Гейтс. — Я только не уверен, что мы в нашей практике когда-либо сталкивались с подобными случаями. — Он произнес эти слова таким тоном, что Ребусу показалось: патологоанатом глубоко разочарован упомянутым обстоятельством.

Полицейский врач оказался прав — смерть наступила в результате множественных ударов тупым тяжелым предметом. Ребус размышлял об этом, сидя в полной темноте в собственной гостиной. Свет он зажигать не стал — только достал пачку сигарет и закурил. Антитабачная кампания в стране шла полным ходом: правительство уже изгнало сигареты из офисов, пабов и других общественных мест и, кажется, собиралось запретить курение даже дома. Ребус не знал только, как оно собирается этого добиться.

Из проигрывателя компакт-дисков доносилась негромкая музыка. Композиция Джона Хайатта называлась «Подними каждый камень». Именно этим Ребус и занимался все тридцать лет своей полицейской карьеры, только, в отличие от Хайатта, который возводил из камней стену, он ворочал булыжники и заглядывал в щели, надеясь найти под ними разгадку очередной мрачной тайны. Интересно было бы знать, подумалось ему, есть ли что-то поэтическое в подобной интерпретации песни Хайатта и какие стихи написал бы русский поэт, если бы что-то подобное пришло ему в голову.

Александр Федоров… Они с Шивон все же позвонили в русское консульство, но там никто не отвечал — даже автоответчик, поэтому в конце концов они решили, что на сегодня хватит и им пора по домам. Пока шло вскрытие, Шивон задремала — к немалому раздражению профессора Гейтса, но Ребус знал, что это его вина. Слишком часто он допоздна задерживал напарницу в участке, пытаясь раздуть в ней хотя бы искорку интереса к одному из давних, нераскрытых дел, которые по-прежнему не давали ему покоя и которых, как он надеялся, он не забудет…

После вскрытия Ребус отвез Шивон домой и только потом поехал к себе в Марчмонт по пустынным предрассветным улицам Эдинбурга. С трудом отыскав место для парковки, Ребус поднялся к себе в квартиру. Одно окно в гостиной было с эркером — именно там стояло любимое кресло Ребуса. Еще по дороге домой он пообещал себе, что сегодня ночью будет спать как все люди, в спальне, однако так и не добрался до нее, благо запасное одеяло хранилось за диваном в гостиной. Была у него и бутылка виски — восемнадцатилетней выдержки «Хайленд-парк», которую он купил в предыдущие выходные и в которой еще оставалось несколько хороших глотков. Виски, сигареты, немного любимой музыки… Когда-то все это и утешало, и успокаивало его, но сегодня Ребус не мог не задаться вопросом, будут ли действовать эти испытанные средства, когда у него не будет больше работы.

Что, кроме работы, у него есть?

Дочь, которая жила в Англии с преподавателем колледжа.

Вывшая жена, которая переехала в Италию.

Несколько любимых пабов.

Ребус сомневался, что, выйдя на пенсию, он сможет водить такси или проводить предварительный допрос свидетелей для адвокатов защиты. Вряд ли сможет он, как некоторые, переехать в Марбелью, Флориду или в Болгарию, чтобы, так сказать, начать с чистого листа. Кто-то из его бывших коллег вложил пенсионные сбережения в недвижимость и делал деньги, сдавая квартиры студентам. Один знакомый старший инспектор даже сумел неплохо на этом подзаработать, однако Ребусу представлялось, что это занятие не для него. Напоминать студентам-квартиросъемщикам о необходимости своевременно убирать в квартирах и бранить за прожженные сигаретами ковры?.. Нет уж, увольте…

Но что ему остается?

Заняться спортом?

Ни под каким видом!

Завести хобби, придумать себе занятие, которое поможет скоротать время?

Но разве сейчас он не знает, чем заняться на досуге? А как же кресло, виски, музыка?..

— Что-то ты сегодня разворчался, Джон, — вслух проговорил Ребус и усмехнулся.

Он знал, что на олимпиаде по брюзжанию мог бы без труда завоевать для Шотландии золотую медаль. Да, предвкушение «счастливых пенсионных денечков» не добавляло ему хорошего настроения, но он, по крайней мере, был жив, хотя уже давно мог оказаться в морге, на полке номер три или любой другой. Мысленно Ребус перебрал всех, с кем сталкивала его полицейская судьба и кто без колебания свел бы с ним счеты. Большинство из этих людей находились сейчас в тюрьме или психиатрических лечебницах. Что ж, ему повезло — в отличие от Федорова. Гейтс, проводивший вскрытие, так и сказал: «Это не было хладнокровным избиением. Внезапная вспышка ярости или что-то в этом духе… Кого-то этот парень сильно разозлил». — «Я бы сказал, что нападавшим двигала ненависть, — поддакнул Керт. — Возможно, кстати, что преступников было несколько».

И Ребус мысленно согласился с обоими. Он и сам подумал, что им, скорее всего, следует искать не одного преступника, а целую банду. По свидетельству патологоанатомов, Федорова ударили сзади по затылку молотком, бейсбольной битой, налитой свинцом дубинкой или чем-то подобным. Ребус был склонен считать, что этот первый удар, проломивший несчастному череп, и был самым сильным. После него Федоров сразу потерял сознание и упал. Так почему же нападавшие — или нападавший — не остановились на этом, а продолжали избиение, хотя оглушенный поэт уже не представлял для них никакой опасности? Как сказал Гейтс, обычный грабитель не стал бы этим заниматься. Вместо того чтобы добивать жертву, он быстренько обшарил бы карманы в поисках ценностей и удрал. Ценности при пострадавшем имелись: на пальце обнаружился след от кольца, с руки пропали часы, а с шеи — цепочка, о чем свидетельствовала небольшая ссадина на коже.

«На месте ничего не нашли?» — поинтересовался Гейтс, вооружаясь дисковой пилой для распиливания ребер.

Ребус отрицательно покачал головой. Почему Федорова прикончили, продолжал размышлять он. Быть может, поэт пытался сопротивляться, чем разозлил нападавших? Или это было убийство на национальной почве? Скажем, кому-то не понравился его иностранный акцент…

«Убитый плотно поужинал, — сообщил Гейтс, вскрыв брюшную полость. — Карри под острым индийским соусом, если не ошибаюсь. И запил пивом. А может быть, опрокинул рюмочку-другую виски или бренди. Как вам кажется, доктор Керт?»