Дневник его любовницы, или Дети лета

– Ну, да, – ответил Глеб, мгновенно уловив все, что я не мог сказать прямым текстом. Не знаю, прослушивается ли мой аппарат, но исключать этого никак нельзя.

– В общем, жизнь бьет ключом, – закончил я.

– Да, – поддержал Глеб. – Не позавидуешь…

– Мне или Горелому?

– Обоим, – ответил Глеб. – Мне тебя даже больше жалко.

– С чего это вдруг? – не понял я.

– Горелый уже отмучился, – сказал Глеб веско. – А тебе все это только предстоит. Допросы всякие, визиты в прокуратуру или не знаю куда… В общем, веселая жизнь.

– Да, – согласился я. – Не думаю, что меня так просто оставят в покое. Приезжай поддержать морально.

– Тош, я бы с удовольствием, – ответил Глеб. – Но не могу.

Я насторожился:

– У тебя что, тоже новости?

– Тоже, – подтвердил Глеб. – Но, в отличие от твоих, без криминального душка.

Он помолчал и сказал ликующим голосом:

– Тошка, мне дали бесплатную семейную путевку в Египет!

– На работе, что ли? – не понял я.

– Ну, конечно! – с сарказмом ответил Глеб. – На работе! Ты соображай, что говоришь! Ничего не на работе, а в турбюро…

Я почесал затылок.

– У них там что, день бесплатных путевок? – спросил я.

– У них там рекламная акция, – радостно ответил приятель. – По компьютеру выбрали пять семей, и отправили их в бесплатный круиз по Египту. Тошка, ты представляешь?

– Не горячись, – предупредил я. – Бесплатный сыр кладут только в мышеловку. В турбюро был?

– Был, – подтвердил Глеб.

– И что?

– Говорю тебе, балда, дали путевку! На всю семью! С детьми!

– Вот это да! – сказал я деревянным голосом. Мне как-то не верилось, что такое возможно. И я недоверчиво спросил:

– Уточни на всякий случай, отель оплачен, нет?

– Оплачен!

– А дорога?

– Билеты на руках!

– Питание?

– Завтрак оплачен, остальное за свой счет, но это ерунда. Тошка! Мне даже не верится!

– А как же твои экзамены? – напомнил я.

– А, ерунда! – отмахнулся приятель. – Попрошу коллег, они подменят… Такой случай раз в жизни бывает!

Я немного подумал. Случайности в жизни нашего человека обычно бывают неприятные. Если случайность приятная, то она, скорее всего, не случайна. Вполне возможно, что Егор выписал гонорар не только мне, но и Глебу.

Я придал своему голосу внушительность и многозначительно спросил:

– Ты уверен, что это все случайно?

Глеб озадаченно умолк.

– Ты думаешь… – начал он, но я тут же перебил его:

– Надеюсь, что так. Тогда твое путешествие не мыльный пузырь, а хорошо замаскированная форма благодарности.

– Может быть, – задумчиво произнес Глеб. – Слушай, а мне это в голову как-то не приходило. Наш друг еще в Городе?

– В Городе, – ответил я.

– Ну, тогда все возможно. Если увидитесь, поблагодари его от меня. Скажи, что он угадал. Я всю жизнь мечтал попутешествовать.

– Если увижу, передам, – пообещал я. – Когда отъезжаешь?

– Отлетаю, – поправил Глеб. – Послезавтра.

– Заехал бы перед отлетом.

– Нет, не могу. Нужно найти замену, пока на кафедре все в отпуск не разбежались. Нужно собраться, решить, что с собой берем… В общем, времени в обрез.

– Ну, ладно, – сказал я.

– Не обижайся! – призвал Глеб.

– Да ты что! Я за тебя ужасно рад!

– Приедем – позвоню.

– Обязательно.

– Ты-то сам никуда не собираешься?

– Пока нет.

Мы немного подумали, потом Глеб неловко сказал:

– Ну, пока…

– Счастливого пути, – ответил я и выключил аппарат.

Отодвинул его на край стола и задумался. В рекламные акции наших туроператоров я не верю. Ну, вот не верю, и все! Хоть зарежьте! Зато я верю в то, что Егор человек благодарный. Наверняка эта поездка – дар признательности Глебу за профессиональную помощь и общечеловеческий гуманизм. Я вспомнил вопрос Егора: «Это твой гонорар?» и утвердился в своей уверенности. Да. Глеб получил то, что ему причиталось. Что же, я за приятеля очень рад.

Я решительно придвинул к себе клавиатуру компьютера и взялся за дело. Закончил работу я довольно поздно: в восьмом часу вечера. Написал пятнадцать страниц, что было очень даже неплохо, вырубил машину и пошел на кухню. Есть мне отчего-то не хотелось, и я налил себе немного холодного красного вина. Взял бокал и отправился в сад, к любимой яблоне. Уселся под деревом, с наслаждением втянул в себя свежий вечерний воздух, пахнувший морем и цветущими деревьями. Все же этот несовершенный мир иногда бывает фантастически хорош!

Минуты три я сидел на скамейке, потягивая вино. Вокруг царила мирная тишина, поселок готовился к предстоящей ночи. Где-то очень далеко негромко играла музыка, за соседним забором изредка лениво гавкал пес.

Мне наскучило сидеть без дела, я поставил бокал на деревянное сиденье и отправился к машине. Достал пакет, в который еще ни разу не заглядывал со дня приезда, и вернулся на скамейку. Уселся, вытащил из пакета сверток бумаг и разложил их рядом с собой. Итак, что мы имеем?

Мы имеем два отдельных свертка. В первом свертке находилась толстая тетрадь в плотном кожаном переплете. Переплет выглядел изрядно потрепанным. Я перелистал странички. Желтая бумага с тихим шелестом плавала под пальцами, страницы были исписаны мелким убористым почерком, странным для мужской руки. Если бы я не знал, что это дневник моего прадеда, я бы решил, что почерк женский. Тетрадь была исписана не до конца, примерно до середины. Вначале записи были коротенькие, на полстранички. Постепенно прадед, надо полагать, входил во вкус, и записи, отделенные друг от друга датами, становились все длинней. Последняя из них занимала почти пять страниц. Читать я не стал. Просто знакомился с дневником визуально, если можно так сказать. Странный почерк был у моего прадеда. И потом, на протяжении рукописи, он заметно меняется. Вначале почерк мелкий, но ровный, уверенный. Затем буквы становятся все менее четкими, словно человек, писавший их, находился в состоянии крайнего душевного волнения и очень торопился. Кто пишет в спешке собственный дневник? Я пожал плечами. Выходит, прадеда что-то весьма волновало. Возможно, его волновало не «что-то», а «кто-то». Почерк меняется стремительно, буквально с каждой страницей. Последняя запись – это вообще нечто хаотическое, нагромождение корявых неровных строчек, словно бесформенная постройка каменного века…

Я отложил дневник в сторону. Взял бокал и сделал глоток вина, не отрывая взгляда от кожаного переплета. Тетрадь притягивала меня. Я уже понимал, что не сумею преодолеть искушение и обязательно прочитаю все, что в ней написано. «Лучше бы ты в нее не совался», – угрюмо предупредил меня внутренний голос. Но это только раззадорило мое любопытство, доселе дремавшее где-то очень глубоко.

Я развернул второй сверток. У меня на коленях лежали старые фотографии, сделанные на плотном, почти вечном картоне. Я взял верхнее фото и поднес его к лицу. Удивительные снимки. Отчего сейчас фотографы разучились работать так добросовестно, как это делали их коллеги в начале двадцатого века? Почему те фотографии похожи на картины кисти хороших художников, а нынешние снимки напоминают карикатуры? Нет ответа.

Я поднес картон еще ближе к глазам и почти уткнулся в него носом. Снимок пахнул запахом акварельных красок и плотной бумаги. Из овальной рамки на меня смотрели два человека. Одним из них был, несомненно, мой прадед. Высокий красивый мужчина в шляпе-котелке, в длинном темном пальто и ослепительно белой рубашке стоял за стулом, на котором сидела молодая женщина. Женщина?.. Я прищурился, стараясь разглядеть лицо дамы, теряющееся в летних сумерках. Вряд ли. Судя по дате, проставленной на штампе под фотографией, снимок сделан в девятьсот пятом году. Прадеду на снимке уже сорок пять, а они с моей прабабкой – ровесники. Женщина, которая сидит на стуле, совсем молодая. Лет двадцать, не больше. И все же я уверен, что это именно молодая женщина, а не девушка. Не знаю, почему я так думаю. Наверное, об этом говорит выражение ее лица: очень спокойное, уравновешенное… Но есть в этом лице тайная уверенность в своей женской силе, несвойственная молоденьким барышням.