Дмитровское шоссе

— Хорошо, Саша, — повторил Олег Степанович, — приходите сюда вечером в субботу. Брать с собой ничего не нужно — в сторожке приготовлена постель, жена будет кормить вас, а в дни дежурства предупреждайте моего сына вот по этому телефону и он будет приезжать сюда. Он же обеспечит собак мясом. Договорились?

— Да, Олег Степанович. — Саша пожал руку Ростову и пошел к калитке.

Это было вечером пятницы. Утром в субботу Олег Степанович съездил домой на Байкальскую улицу, зашел к себе в квартиру, посидел там с полчаса и затем навестил соседа, с которым заранее договорился о встрече. Устинов обещал разобраться в обстоятельствах странного телефонного звонка Полякова, который в то время находился в лагере под Пермью. Олег Степанович понял, что теперь милиция месяца полтора будет копать взад, вперед и поперек — и одновременно присматривать за дачей. Успокоенный, он вернулся обратно.

Предстояло самое трудное — разговор с сыном. Андрею было двадцать три года, но отец старался, насколько это возможно, не посвящать его в свои дела. Сейчас у него не осталось иного выхода, как рассказать Андрею хотя бы о том, что необходимо знать сыну на ближайшие пару месяцев, чтобы за время отсутствия Олега Степановича ничего не произошло.

Олег Степанович въехал в ворота, поставил машину в гараж и прошел в дом. Андрей сидел в гостиной и смотрел на отца недовольным взглядом.

— Я знаю, сын, что ты с большим удовольствием провел бы время с Мариной, — начал Олег Степанович, — но мне нужно, наконец, поговорить с тобой. Ты помнишь Полякова — того парня, чей пистолет ты бросил в разбитую «волгу»?

— Да.

— Он убежал из лагеря и, как сказал мне Устинов, — надеюсь, ты не забыл нашего соседа по дому на Байкальской, хотя и не ночевал там уже несколько недель — убил конвоира. Это его третья судимость — четвертой уже не будет. Я говорил тебе, что у милиции нет доказательств того, что пакет у тех парней забрали мы. Вчера я побывал в райотделе в Лобне и встретился с тем майором, который беседовал с нами осенью. Так вот, у меня сложилось впечатление что этот майор все знает — или догадывается. Завтра я уезжаю в Париж, и вам с мамой придется провести месяц без меня. Я уже договорился с Сашей-милиционером из генеральского поселка, что он будет жить у нас в сторожке. Но каждый четвертый день ему придется уезжать на суточное дежурство, и тогда охранять маму, собак и дачу будешь ты. Только не надо спорить, — Олег Степанович предупреждающе поднял руку, — это очень важно. Думаю, что я еду за границу последний раз. В конце года ты с женой тоже уезжаешь за границу — если не ошибаюсь, в Копенгаген. Верно?

— Да.

— Постарайся поднапрячься и сделать так, чтобы до моего приезда здесь все было в порядке. А сейчас пошли в подвал и я что-то тебе покажу.

В подвале Олег Степанович объяснил сыну, что сейф, вделанный в бетонную стену, выдвигается, и за ним пустота, в которой хранится оружие, несколько толстых пачек долларов и большой кейс.

— Валюту я беру с собой — здесь семьдесят тысяч долларов, — сказал Олег Степанович, — и кейс тоже. Думаю, в нем драгоценность на сумму не менее трех миллионов. После возвращения из Парижа я сообщу тебе номер счета в швейцарском банке, где хранятся наши деньги. Там много денег — не меньше восьмисот тысяч долларов. Они принадлежат вам — тебе и маме.

На лице Андрея было написано удивление. Он открыл рот и хотел о чем-то спросить, но Олег Степанович жестом остановил его.

— Сейчас у нас нет времени — потом я все тебе объясню. — Олег Степанович задвинул сейф, набрал код и открыл дверцу. — А здесь хранятся мамины драгоценность — она знает, что с ними делать. Я ведь много лет ввозил из-за границы и покупал здесь золото и драгоценность. Вот двадцать крюгер-рэндов из чистого золота — каждый по тройской унции. Я купил их в 1969 году в Швеции по тридцать пять долларов за унцию — тогда еще действовало Бреттон-Вудское соглашение. Теперь они стоят в пятнадцать раз больше, больше десяти тысяч долларов. А это сережки с бриллиантами, каждый по три с половиной карата. Знаешь, во сколько мне они обошлись?

— Нет, папа.

— Всего в шесть тысяч рублей. Я купил их у еврейской семьи, которая подала заявление о выезде в Израиль и год ждала разрешения. Сразу после того как они подали заявление, их уволили с работы. Они голодали, у них не было денег, и предстояло заплатить несколько тысяч какого-то выездного налога. Ты не думай, что я поступил как те подлецы в блокадном Ленинграде, которые меняли буханки хлеба на картины и драгоценность. Марк Саулович сам пришел ко мне и предложил купить серьги. Я ответил, что не хочу пользоваться несчастьем других и хотел дать ему деньги взаймы. Но Марк Саулович сказал, что не сможет отдать долг, да и с такими драгоценностями их все равно не выпустят заграницу. Может быть, мама потом свяжется с ним если удастся — и возвратит ему серьги, не знаю. Я съездил к Юре Лебедеву, директору Минералогического музея, он одновременно заведывал лабораторией драгкамней в Минфине — ты ведь помнишь его — и он оценил их по крайней мере в пятнадцать-двадцать тысяч долларов. Но это было давно, и сейчас они стоят, наверное, еще больше.

— А ты бы узнал это у Юрия Николаевича.

— Он умер. Да, я знаю, ему не было и пятидесяти, но у него посадили сына и он умер от инфаркта. Короче говоря, все это пока лежит в сейфе, потому что в случае обыска пустой сейф может вызвать подозрение.

Олег Степанович захлопнул дверцу сейфа и повернул кодовый замок. Запомни код — три раза налево, затем пять направо и три снова налево.

— Теперь самое неприятное. Ты знаешь, что в нижнем ящике стола у меня в кабинете лежит «кольт» — его оставил мне Степан Иванович.

— Да.

— Я так не не решил, что делать с ним. Лучше всего было бы смазать его и спрятать с остальным оружием, но тогда вы с мамой останетесь беззащитными.

— А собаки?

— Эх, Андрюша, собаки страшны только для тех, кто их боится, да и застрелить или отравить их пара пустяков. Вот вчера я привез сюда Сашу-миллиционера из генеральского поселка, и они не только не разорвали его, но и облизали ему руки. Предположим, я оставлю «кольт» тебе — на крайний случай. Да, я знаю, ты умеешь им пользоваться. Но ты не сможешь уладить последствия. Если ранишь нападающих, они обратятся в больницу, а при огнестрельных ранениях врачи обязаны вызвать милицию. Убьешь — тебе придется избавиться от трупа. Знаешь, Андрей, я все-таки отнесу его в подвал и спрячу за сейф.

— Папа, я вступил в охотничью секцию в институте. Теперь у меня есть разрешение и я могу взять у Бориса Изотовича одно из его ружей.

— Отличная мысль, Андрюша! Только возьми что-нибудь попроще. Думаешь, он не откажет тебе?

— Обязательно откажет. А я не буду его спрашивать. У него в шкафу несколько ружей, и он не доставал их оттуда лет десять. Говорил, что там есть даже четырехствольное ружье, которое принадлежало Герингу — стволы десятого и двенадцатого калибра, нарезные 7.62 и 5.6.

— Ну, такое тебе ни к чему. Думаю, больше тебе объяснять ничего не нужно. Ты ведь у меня сообразительный. Прости, я уже думаю о другом. Предстоит трудная поездка и мне нужно, чтобы я не беспокоился о доме.

— Я обо всем позабочусь, папа.

— Если понадобятся деньги, в верхнем ящике три тысячи рублей. Ты сейчас едешь в Москву?

— Поговорю с мамой и поеду.

— Только не рассказывай ей о нашем разговоре. Не надо ее беспокоить.

— Хорошо, папа.

— До свиданья, сын. Я вернусь в начале июня. Знаю, вам будет нелегко без меня, зато после возвращения постараюсь чтобы дальше вам жилось хорошо.

— До свиданья, папа.

Дверь закрылась, послышались шаги Андрея, спускающегося по лестнице. Да, это действительно наилучший выход. Незачем втягивать сына в грязные и опасные дела. Пусть уж он лучше пользуется плодами трудов отца. И деда, который посеял в душе отца семена сомнения и ненависти. Но эти семена умрут вместе с тем, в душе которого они выросли. У Андрея еще будет возможность стать счастливым, но только не здесь, в этой стране, отравленной ядом рабства и неверия в будущее. Здесь нельзя стать счастливым. Можно сбросить оковы рабства — но как построить свободную жизнь в стране рабов?