Вторая невеста

— Есть группа людей, Майя, которые все время пересекаются, то ли случайно, то ли нет. К сожалению, установить имя этой женщины пока не удалось, но, как вы понимаете, это дело времени. А пока мы знаем… вернее, предполагаем, что ее зовут Мелисента . То есть она так себя называла, видимо, посмотрев фильм или прочитав книгу о принцессе Мелисенте. У нас есть свидетель, который видел ее с Зинченко, запомнил и, возможно, узнает, несмотря на то, что прошло столько лет. И я сейчас хочу спросить вас, Майя… Мелисента — это вы?

Майя словно не слышала, по-прежнему смотрела в стол. Она все-таки расплакалась. Слеы текли по ее лицу, она не всхлипывала и, казалось, перестала дышать.

— Это вы? — повторил он.

Она кивнула. Федор протянул ей салфетку. Снова налил воды.

— Расскажите, Майя. Вы же понимаете, что ничего уже не исправить и не утаить. Убиты четыре человека.

Она снова кивнула и сказала, всхлипнув, подавшись к Федору, хватая его руку:

— Я жалею, что вернулась сюда. Дура! Какая же я дура! Трижды дура! Мне никогда не везло с этим городом, всю жизнь! Сначала умерла мама, потом отец, потом Максим застрелил эту… и… Вы не представляете себе этот кошмар! Если бы не Сережа, который вытащил нас обоих, и папин адвокат Рыдаев. За что? Как мор на всю нашу семью! И теперь снова! Я хотела увезти брата, хотела попробовать еще раз, у меня есть деньги… Я даже не уверена, что они разрешат мне уехать! Сережа говорит, от них можно ожидать любой подлости! У вас тут…

Она осеклась, с вызовом взглянула на Федора. Тот промолчал, понимая, что не стоит перебивать, надо дать ей выговориться.

— Я знала Павла Зинченко. Бедный Павлик! Мы познакомились, когда он доставил мебель в мою новую квартиру, я была счастлива тогда, я места себе не находила от радости. Я смогла наконец уйти из дома, от мачехи. Никогда больше за всю мою жизнь я не была так счастлива! — В голосе ее появились страстные вибрирующие интонации. — Паша был необыкновенный — добрый, надежный, сильный. Он приехал еще раз и еще, собрал сервант, кровать, диван, расставил остальную мебель… Потом мы ездили по магазинам, покупали ковер на пол, посуду, стиральную машину, холодильник, цветы. Я была пьяна от свободы! Мы все время хохотали, любая мелочь, любая глупость казалась нам безумно смешной. Что мы несли! Чушь какую-то, несусветные глупости! Он рассказывал о своих соседях, о коллегах по работе, изображал их в лицах. Я рыдала от смеха… Вся квартира была уставлена цветами — подоконники, балконы… Серо-голубые фиалки, гибискус, белые и лиловые орхидеи… Это был праздник, который никогда больше не повторился, к сожалению.

Она помолчала немного — лицо ее стало печальным. Потом сказала:

— Павел был вроде Сережи, он все умел, привел в порядок полы, поменял двери, квартира была дорогая, но с массой недостатков. Он работал, а я стояла, прислонившись к косяку, смотрела на него и представляла, что он мой муж… Готовила обеды, варила кофе… Он развесил по стенам мои картины…

Мы стали встречаться. Он был моим первым мужчиной. Я ему очень благодарна, я с ним ожила, почувствовала себя красивой и желанной. Нам было хорошо вместе, но… Всегда есть маленькое «но», правда? Маленькое «но», которое отравляет тебе праздник. Понимаете, Федор… в глубине души мы оба чувствовали, что наши отношения ненадолго. Мы были очень разными, Паша — из простой семьи, у него была неправильная речь, разные словечки, которые меня коробили, — а моя семья совсем другая… у нас было много книг, мама моя художница, отец очень образованный человек… часто бывал за границей. Мы оба знали, что это не навсегда, что часть нашей жизненной дороги мы пройдем вместе, а потом расстанемся.

Максим прибегал ко мне, ему было тогда тринадцать, он, казалось, все забыл, он никогда не вспоминал об убийстве матери, и я думала — слава богу, забыл!

Он и Сережа остались жить в нашем доме, я же туда не вернулась, не смогла. Да и не хотела. В городе мне было лучше. Максиму нравился Павел, и, когда мы расстались, он очень переживал. А однажды, год примерно спустя, сказал, что видел Павла с девушкой…

А потом произошло убийство невесты Зинченко. Павла арестовали, потом отпустили. Мы случайно столкнулись на улице, и я испугалась — он очень изменился, считал, что его посадят, он боялся, и это было так на него не похоже. И тогда я предложила… Я помню, как мы сидели ночью в каком-то чужом дворе, прятались для конспирации и обсуждали, как мы это проделаем. Двое испуганных детей… Все мы дети перед лицом опасности. Я даже проконсультировалась с мэтром Рыдаевым, соврала ему, что Павлик действительно провел ночь со мной.

Понимаете, Федор, я ни минуты не сомневалась, что поступаю правильно. Я не верила, что он убийца. Однажды мне пришло в голову, я подумала, что даже если он… Мне все равно! Все рав-но! — отчеканила она. — Это мой Паша, мой первый мужчина, я не могла бросить его, это было бы предательством.

Она ударила кулачком по пластиковому столику, и он качнулся. Федор поспешно подхватил бутылку.

— А потом я уехала в Италию. У меня появилось чувство, что я вырвалась из клетки, расправила крылья и улетела, и все мои кошмары остались позади.

Она замолчала. Молчал и Федор.

— Лучше бы я не возвращалась! — воскликнула Майя. — Я ненавижу этот город! И эта дурацкая идея с выставкой! Зачем? Знаете, Федор, где-то глубоко внутри я осталась недолюбленной маленькой девочкой, которая хочет, чтобы ее любили, а ее все время предают.

И все посыпалось как карточный домик. Эта девушка, потом, вы сказали — Павлик Зинченко, теперь еще и друг Максима… Я ничего не понимаю! Что это, Федор? Вы думаете, это… Максим?

— Не знаю, Майя. Нужно поговорить с ним. Его необходимо найти — чем раньше, тем лучше. Если вы знаете, где его искать…

— Откуда? Я ничего о нем не знаю. Мы даже поговорить не смогли. Он ненавидит меня, он никогда не простит, он считает, что я предала его. Может, Сережа… Он знает его друзей. Хотя Максим почти порвал с ним, звонит лишь иногда, просит денег. Сережа даже не знал, что Максим поет в «Сове». Мне рассказал о Стелле Виталий Щанский — говорит, видел на вашей выставке местную знаменитость, уникального и загадочного Максима Тура. Меня всю затрясло — я была в ужасе, что он узнает о моей семье. Теперь, наверное, ничего утаить не удастся. Лучше бы я не приезжала!

Они сидели молча. Майя уже не плакала. Вид у нее был опустошенный. Она сидела, поникнув, сгорбившись, и напоминала Федору птицу с перебитым крылом.

И он сказал то, что собирался с самого начала:

— Я думаю, Майя, что вам… — Он хотел сказать: «Грозит опасность», — но передумал, не желая ее пугать, и произнес: — Нужно быть осторожнее. Вы и сами это понимаете.

Она кивнула.

…Они долго бродили по парку, вышли к реке. Река лениво сверкала на солнце, блики и игра света завораживали — если долго смотреть на них, начинает клонить в сон. Здесь пахло мокрым песком, немного болотцем — тем особым «речным» запахом, который рождает ностальгию и неясные воспоминания о детстве. К нему, впрочем, примешивался смрад горелого мяса, крики и шлепки ладоней по мячу — невдалеке находился городской пляж. Они, не сговариваясь, свернули прочь от пляжа.

Майя пробормотала:

— Всегда боялась толпы, она как дикое животное, никогда не знаешь, чего ждать… — Она поежилась.

Федор промолчал. Майя оступилась, он подхватил ее. Она подняла к нему лицо, и…

Они целовались как тогда, ночью, неистово, жадно — словно томимые жаждой, захлебываясь, пили из ядовитого источника. Майя, слабо застонав, опустилась на траву, не разнимая объятий, не отпуская его… С закрытыми глазами…

Потревоженная трава оглушительно благоухала, и этот мощный зеленый запах подстегивал желание.

— Иди ко мне… — шепнула она. — Иди…

И тут Федор вдруг вспомнил, увидел женщину в черной шали, которая бежала через лунную поляну к другому мужчине.

Она, чуткая, уловила перемену и спросила:

— Что? — И уставилась ему в лицо своими светлыми глазами. — Что? Я тебе не нравлюсь? Ты… ты… почему?